Отец шатунов. Жизнь Юрия Мамлеева до гроба и после

Из предыдущей главы вы уже могли узнать, что в Мамлееве рано проснулся интерес к литературе в самом широком смысле слова: «Я рано начал читать, и прежде всего, конечно, Пушкина. Я сказал отцу, что Пушкин — мой любимый поэт. Отец стал возражать — мол, ты лучше читай Тютчева, Тютчев — поэт, гораздо более глубокий, чем Пушкин»[68]. О том, насколько художественное слово было для Мамлеева ценно, говорит хотя бы то, что он, в отличие от многих авторов, хорошо помнил свой первый осознанный опыт письма: в семь лет он пишет рассказ «Волшебный фонарь», в котором речь шла «об обыкновенном фонаре, который перенесли в заколдованное место, и с ним начали происходить всякие чудеса»[69].

Поскольку биография писателя — это в немалой степени история прочитанных им книг, то нелишним будет упомянуть о нескольких вещах, от которых сам Мамлеев отсчитывал свою личную историю чтения. Это стихи Блока и Есенина, любовь к которым он пронесет через всю жизнь и которые составят поэтический костяк трактата «Россия Вечная». Это «Записки из подполья» Достоевского и «Смерть Ивана Ильича» Толстого, чьи мрачные, граничащие все с той же психопатологией тени выстроятся над всей библиографией Мамлеева. Но это еще и куда менее очевидные «Городок Окуров», «Жизнь Матвея Кожемякина» и «По Руси» Максима Горького, в наше время безнадежно выпавшие из литературного канона.

У читателя может возникнуть резонный вопрос: как Мамлеев, ненавидевший коммунизм и вообще любого рода эгалитаризм, мог ставить в один ряд с Толстым и Достоевским писателя, имя которого прочно рифмуется прежде всего с малокровной соцреалистической утопией? Ответ Юрий Витальевич дает по-мамлеевски неожиданный, если не сказать эксцентричный, и, на наш взгляд, крайне важный для понимания того, как он видел мир и место художника в нем:

Помню, кто-то из мальчишек как-то спросил меня:

— А кто верил в Бога?

Я ответил:

— Ну, многие писатели.

И почему-то в числе других упомянул Горького. Ведь Горький действительно, пусть и по-своему, но в Бога верил[70].

В еще большей полноте подобное неординарное представление Мамлеева о человеческой религиозности раскрывается в его словах о Сталине:

Я не очень пристально изучал личность Сталина, но знаю, что в разговорах с де Голлем он, например, часто употреблял слово «смерть», касаясь жизни, человеческого существования. Он понимал, что смерть все земное уничтожает, что главный победитель — смерть. То есть Сталин, по крайней мере, относился к этому явлению серьезно. А с этого и начинаются религиозные переживания[71].

— Самая главная для него книга была «История сектантства» Бонч-Бруевича, про скопцов, хлыстов, — вспоминает Игорь Дудинский. — Мамлеев это очень смаковал. И еще — «Клинический архив гениальности и одаренности», сотни тетрадок, в которых описаны все извращения великих людей. Мамлеев весь из этого вышел.

Если Дудинский не преувеличивает, то его слова объясняют многое в становлении мамлеевской личности. «Клинический архив гениальности и одаренности» — это цикл брошюр, выходивший крошечным тиражом в Свердловске с 1925 по 1930 годы. Его редактором был Григорий Владимирович Сегалин, отец эвропатологии — сомнительной дисциплины, исследующей влияние различных болезней на творческие способности. На страницах «Клинического архива» можно было прочитать, например, о футфетишизме Пушкина и «суицидомании» Горького. Выходили и откровенно курьезные статьи, авторы которых обнаруживали связь между музыкальной одаренностью и наличием в семье людей с болезнями щитовидной железы. Также некоторые авторы «Архива» пропагандировали учение немецкого психиатра Эрнста Кречмера, искавшего корреляцию между психическими расстройствами и телосложением. Кречмер внес ощутимый вклад не только в науку и лженауку, но и в печально известную программу «Т-4», при реализации которой были уничтожены тысячи нетрудоспособных граждан Третьего рейха и жителей территорий, оккупированных нацистами во время Второй мировой войны. Значительная часть материалов «Клинического архива гениальности и одаренности» была посвящена евгенике, в 1920-е годы признававшейся официальной наукой и в «демократических» странах.