Отец шатунов. Жизнь Юрия Мамлеева до гроба и после

В апреле 2008 года в газете «Московский корреспондент» вышла статья о свадьбе президента Владимира Путина и гимнастки Алины Кабаевой, после которой издание было закрыто. Впоследствии Дудинский, занимавший в таблоиде пост заместителя главного редактора, признался, что был одним из авторов материала[99]. Но хорошим штрихом к общему портрету Игоря Ильича служит не этот секрет Полишинеля, а то, в каких выражениях он отрицал свою причастность к скандалу в дни, когда решалась судьба «Москора»:

О том, что на редколе все выпивали и придумали эту новость, — это полный бред, придумал это Лева Рыжков, мразь и редакционная крыса (так и напишите), который подставил своих товарищей. Он не то чтобы заслуживает пощечины, но заслуживает, чтобы его под гусеницы танка положили[100].

Надо ли говорить, что в «Московском корреспонденте» никогда не числился сотрудник Лев Рыжков, чьим именем была подписана та самая статья.

Репутацией Игорь Ильич особо не дорожил — по крайней мере репутацией среди широких масс, то есть «обывателей». Так, он с удовольствием участвовал в процессе превращения в фарс суда над Евгенией Васильевой, фигуранткой дела о масштабных хищениях в Министерстве обороны Российской Федерации. Тогда Васильева откровенно издевалась над возмущенной общественностью: находясь под домашним арестом, она записывала песни, снимала на них клипы и рисовала картины. Игорь Дудинский формально числился ее консультантом и с удовольствием рассказывал прессе о феноменальном художественном даровании Васильевой. Ее в итоге приговорили к пяти годам колонии, из которых Васильева отсидела считаные дни, моментально получив постановление об условно-досрочном освобождении.

Если бы меня попросили описать Игоря Ильича одной образной фразой, я бы выполнил эту просьбу так: больше всего Игорь Ильич напоминал долларового миллионера, который вышел на Тверской бульвар, облаченный в ростовую куклу розовой крысы, чтобы попытаться продать какому-нибудь прохожему собственноручно написанную репродукцию картины Кандинского.

Когда вышел «Остров», я учился в школе, и нас всем классом повели на него вместо урока истории. Фильм я помню весьма о[б]рывочно, но очень хорошо помню, что рядом со мной сидел мальчик из многодетной православной семьи и на весь зал кинотеатра «40-й Октябрь» два часа беспрерывно орал матерные частушки. До сих пор я так и не понял, что это было, но чувствую, что мне это еще предстоит осознать.

Такой комментарий я однажды оставил к посту Игоря Ильича, посвященному величию фильма Павла Лунгина «Остров». Он в ответ поставил этому комментарию лайк, известный русскоязычным пользователям фейсбука под названием «Мы вместе».

Дудинский не был «последним из Южинского», зато он был первым человеком, которому позвонил Мамлеев, вернувшийся в Россию почти через двадцать лет после отъезда в эмиграцию.

* * *

С Игорем Ильичом мы встречаемся в его квартире неподалеку от Даниловского рынка. Стены заполнены картинами явно мистического толка и самых невероятных красок. Здесь же — несколько православных икон, на полу разбросаны детские безделушки, куклы, фантики, наклейки (у Игоря Ильича маленькая дочь София), а на комоде лежит толстая тетрадь, густо исписанная телефонными номерами. Ее «последний тусовщик оттепели», как прозвал Дудинского канал «Культура», время от времени берет в большие ладони и с явным удовольствием перелистывает страницы, указывая, какие номера должны появиться и в моей телефонной книжке.

В жизни голос у него удивительный: говорит он будто тихо и хрипло, но при этом совершенно стройно и отчетливо.

— Смотрю, интересуется сейчас молодежь Мамлеевым, — начинает Игорь Ильич.

— Как думаете почему?

— Мир-то в тупик зашел материалистический, — с ходу отвечает Дудинский. — Хочется чего-то идеалистического, мистического, анархического. Но я все равно не могу понять, что ваше поколение видит в Мамлееве. Ваш психотип совсем другой. Тип, описанный в «Московском гамбите», — это одержимые люди, которые жили идеей потустороннего. Тот свет для них был выше, чем этот свет. Они мерили все тем светом, своими фантазиями, своим бредом, а на этот свет смотрели как на нечто вторичное. А сейчас у людей, мне кажется, оборваны все нити, связывавшие их с романтическим миром, в котором купался Серебряный век. Но молодые видят в Мамлееве что-то мистическое…

— Сатанизм, — естественно, вырвалось у меня.