Отец шатунов. Жизнь Юрия Мамлеева до гроба и после

Я кивнул, сделав вид, что и правда все понимаю. Максим Леонардович и карлик в суньятсеновке вместе кивнули в ответ и зашагали прочь, видимо, по каким-то депутатским делам. Немного досадно, что мы поговорили так недолго: впрочем, я увидел и услышал вполне достаточно для понимания того, кем мог быть Гейдар Джахидович.

Дело в том, что всякий раз, когда Максим Леонардович произносил имя Джемаля, выражение глаз его менялось, приобретая какой-то лучащийся блеск. Обычно именно так ветхозаветные, почти филистимлянские романисты вроде Жана Жене описывали то, что называется любовью. Не нужно обладать феноменальной проницательностью, чтобы понять: Максим Леонардович, вспоминая Джемаля, говорил о человеке, который давно умер, но продолжает жить в его заковыристом сердце.

Ориентация — обскурантизм

В начале 2019 года в магазинах появилась книга с кислотной обложкой и названием «Запрещенный Союз. Хиппи, мистики и диссиденты», от которого попахивало газетным стилем. Вещь эта, посвященная советскому андеграунду, была написана Владимиром Видеманном — журналистом эстонского происхождения, который теперь живет в Великобритании и чрезвычайно охотно делится воспоминаниями о своей контркультурной молодости: с момента выхода первого тома «Запрещенного Союза» он издал еще с десяток книг о своих духовных и психоделических опытах. В первой из них есть небольшой, но по-своему интригующий рассказ о Южинском кружке постмамлеевского периода. Однажды я позвонил Марии Александровне и зачитал ей такой абзац из Видеманна:

Наиболее инфернальным регионом нашей планеты южинцы считали именно СССР, с Москвой как центром ада. Все самое отвратительное, что можно себе вообще представить в человеческой природе и породе, собралось, по их абсолютному убеждению, именно здесь — в столице империи зла. Советский человек воспринимался членами ордена пренепременно как глубокий выродок, даун, просто биомусор, годящийся разве что, по терминологии Гурджиева, в пищу Луне. Единственный плюс пребывания в центре ада состоял в том, что именно в этой точке онтологии в наибольшей степени проявлял себя парадоксальный дух Иного[163].

— Это правда так было? — спросил я у Марии Александровны.

— Хрен его знает, мало ли что там могло быть, — уклонилась от ответа вдова Мамлеева.

Она действительно не могла знать, что происходило с Южинским в годы их с Юрием Витальевичем эмиграции: Мамлеев продолжал переписываться с Ларисой Пятницкой, но остальные связи были разорваны.

Так что я обратился к самому Видеманну, чтобы расспросить подробнее о том, чему не нашлось места в той части его книги, которая посвящена жизни московской богемы на фоне Олимпиады-80 и сопутствовавшей ей зачистки столицы от нежелательных элементов.

Владимир оказался таким, каким я его и представлял: приятный моложавый старик в растафарианской шапочке и «на своей волне», как говорили в прежние времена. Общаться с ним познавательно, но не очень просто, потому что, глядя на мир с высоты прожитых лет и trip’ов, он предпочитает говорить длинными монологами, будто начитывая текст из еще не написанной книги. Поэтому для начала я обратился к нему со следующей просьбой, требующей незамедлительного ответа:

— Владимир, расскажите, пожалуйста, что-нибудь интересное.

— Еще школьником я примкнул к движению хиппи. И где-то, наверное, году в 1976-м я познакомился в Таллинне с двумя девушками из Москвы, тоже такими хиппушками, и поскольку у меня тогда была свободная пустая квартира, они у меня жили. Потом они пригласили меня к себе в Москву — оторваться, потусоваться. У меня как раз были каникулы зимой (я был студентом), и я поехал к ним. Одну из этих девушек звали Ирина; у нее была большая квартира на Щелковской, и за это ее звали Ира Щелковская. У нее в этой квартире было нечто вроде небольшой коммуны. Там жило несколько человек: хипповые, богемные — такого рода. В это время Ирина была типа girlfriend Гейдара Джемаля. И Гейдар тоже у нее периодически появлялся.