Откатчики. Роман о «крысах»

– Нет. – Настя задумчиво посмотрела сквозь бокал, наполненный вином, на стоящую между ними зажженную свечу в изящном серебряном подсвечнике. – Скорее это протест против пошлости. Истинная культура вокруг нас рушится. По модному радио выступают какие-то малолетние дуры, критикующие роман Булгакова «Мастер и Маргарита». На той радиостанции есть рубрика, которая называется «После обложки». Понятно, что рубрика книжная и ведущий, один бывший переводчик видеофильмов, всегда сам ее прекрасно вел, без помощников. С его статусом, прекрасным вкусом добряка-интеллектуала и книголюба это несложно. Но однажды он пригласил в передачу каких-то двух 20-летних девушек, которые, пересыпая свою речь словечками «клево», «прикольно», «по кайфу» и тому подобное, принялись обливать помоями «Мастера». И, мол, нет в нем, в этом романе, «экшена», и любовная линия «лажовая», и «религии чересчур много», и еще много чего в этом роде радостные девушки, кажется, их звали Маша и Женя, перебивая друг дружку, как торговки на рынке, выдавали в эфир. Меня хватило на три минуты. А затем я так ударила по радиоприемнику, что он с тех пор не работает. Не выдержала… А мой любимый Виталий Вульф, представляешь? Тот самый Вульф, который был для меня проводником в мир вечного искусства и кого я всегда считала эталоном вкуса, в своей телепередаче принялся нахваливать артиста Певцова. Я ничего не имею против Певцова, но после этого я не удивлюсь, если Вульф как-нибудь сделает передачу о Ксении Собчак и ее вкладе в российскую культуру.

Герман лишь пожал плечами. Он давно уже не смотрел телевизор и почти не читал газет, так как решил не увеличивать собственный и без того сверхдостаточный внутренний уровень стресса.

– Успокойся, Настя. Нам, видимо, дано пережить эпоху, описанную Брэдбери в «Фаренгейте». Помнишь: телевизионные стены, всеобщий цинизм и жестокость, возведенная в ранг самого рейтингового телешоу?

– Ну, разумеется. Скоро мы станем вспоминать о той культуре, на которой выросли, исключительно выезжая за границу. Здесь, по крайней мере, можно наслаждаться не разрушенными одуревшими богоборцами храмами и бродить по улицам, не застроенным панельными многоэтажками и скульптурами Церетели.

– Ну да, ты права, разумеется. У них если на памятнике культуры написано «охраняется государством», то можно быть уверенным, что он на самом деле содержится на деньги налогоплательщиков, и никакая сволочь не норовит поджечь памятник архитектуры, чтобы потом скупить за бесценок землю, на которой он стоял, и выстроить дворец для себя. А вообще-то знаешь, что я тебе скажу, Настя, на правах, так сказать, твоего старшего товарища. Не стоит отравлять себя этим ядом. Ничего хорошего ты этим не добьешься, лишь истреплешь себе нервы понапрасну.

Настя упрямо покачала головой:

– Но ведь нельзя так! Ведь если пустить все на самотек, то страна утонет в комиксах, книгах, состоящих наполовину из названий брендов, а наполовину из откровенной похабщины и желтого телевидения! Ведь надо что-то делать!

– Что именно?

– Ну… Не знаю… Писать честные статьи!

– Не надо писать честные статьи, Настя. Если увлечься этим, то можно раньше времени обрести вечный покой. Ты скоро станешь моей женой, и я прошу тебя, – он мягко накрыл ее руку своей, – я очень прошу тебя умерить свой гражданский пыл. Мы не в силах ничего изменить, поверь мне. А что касается меня, то я до смерти хочу уехать из нашей страны! Ну не верю я в нее, понимаешь?! Уж больно много в ней противоречий, с которыми мне трудно смириться. В каждой стране имеется свой примечательный артефакт. Это я так ради смеха говорю, разумеется. В Америке, например, есть копье судьбы, то самое, которым убили Христа. Оно, по преданию, приносит счастье и процветание стране, в которой находится. А у нас вместо копья судьбы мумия в пирамиде Ленина. Нет. Нужно уезжать…

Настя вырвала свою руку:

– Как же так? А я тогда что буду делать?

– Глупенькая, ты поедешь со мной, разумеется.

– Но я никуда не хочу уезжать из России, понимаешь? Да и ты… Ведь ты врач, кардиохирург. Если такие ценные для страны люди навсегда уедут из нее, то кто же в ней тогда останется? Кто будет помогать людям и заставлять их сердца биться заново?

Герман решил не осложнять прекрасный вечер дурацкими, с его точки зрения, разногласиями. Он примирительно поднял руки вверх:

– Шучу! Ей-богу, шучу! Никуда не поедем, останемся в своей стране и принесем ей массу всяческой пользы. Мир?

Она улыбнулась…

К дворцу Palazzo Corsini на villa Farnesina они подъехали в такси к шести часам вечера следующего дня. Гера расплатился с водителем, забрал всю сдачу до последнего цента. Водитель, не дождавшись чаевых, неодобрительно поцокал языком, пульнул в адрес прижимистого пассажира колкое итальянское словечко и, высадив их, быстро уехал. Герман взглянул на великолепное палаццо XVIII века и восхищенно присвистнул:

– Однако! Как, оказывается, могут жить наши соотечественники.

– Дядя Петя славный. Он всего этого достиг сам. Собственным умом.

Герман безуспешно попытался сдержать эмоции и сарказм: