– Так и есть. Ну, это я так думаю, исходя из своего опыта. Думай, доча, – поднимается мама со своего места и гладит по голове. – Тебе с этим товарищем все равно придется договариваться.
Думай.
Легко сказать.
А у меня мысли разбегаются, как тараканы из-под веника.
С чего начать даже не понимаю.
Почему-то я ждала, что Воронцов будет мне названивать, а телефон молчит.
Ах да, я же его в черный список сунула. Надо разблокировать. Сейчас скрываттся смысла нет. Он уже обо всем знает.
Стоит мне только снять блокировку, как тут же приходит сообщение от Виктора: «Все меня сегодня бьют. Ты – поджопником, Екатерина – полотенцем».
Против воли улыбаюсь, и тут же задумываюсь, за что ему прилетело? Я-то понятно, а вот Екатерина с чего озверела?
Немного помаявшись, я ее набираю. Нет-нет, вовсе не потому что мне интересно, что происходит у Воронцова. А так. Просто. Спрошу, как дела у Тиль.
– Варя, – радуется мне Екатерина. – Ну как ты? Что этот дуболом натворил, а?
Я как-то сразу догадываюсь, что она имеет в виду Виктора. Очень ему подходит.
– А за что вы его полотенцем?
– Он сказал, что ты не хочешь нас видеть, и мы в черном списке. Тиль на него просто обиделась, а я спросила, в чем дело. Сидит вон. С вискарем. Идиот.
Ага, так это он мне пьяный написал.
– И что он сказал?
– Ничего, кроме того, что он тебе не нужен, и цитирую: «я так просто не сдамся». Я психанула, отобрала у него лимоны и лед. Сидит, пьет теплый виски, как дурак.
Женская солидарность – она такая.
– Так ему и надо, – одобряю я. Мелочно, но все равно. – Как там Тиль?
– Он ее только уложил. Обрадовалась, что папа раньше времени приехал, на ушах стояла. Эстель требовала, чтобы Виктор тебя привез, ну он и выдал. Теперь мрачнее тучи.
– Я пока не могу… Как-нибудь выберу время, – сглотнув, обещаю я.
– Мы, правда, в черном списке? – с подозрением спрашивает Екатерина.
– Нет, это у Виктора Андреевича такие шутки дурацкие. Ладно, я просто так позвонила. Без дела. Спокойной ночи, – прощаюсь я.
Мне бы тоже спокойствие не помешало.
Всю ночь я по-честному, как советовала мама, пытаюсь думать, но ничего путного в голове не оседает. Только не высыпаюсь, и проваливаюсь в сон, когда уже слышу, как мама будит Тимошку. Они сегодня пойдут в кукольный театр, а я сачкану.
Пару раз буйный деть прибегает ко мне с уговорами присоединиться к походу, но я такая вялая, что даже Тимка машет на меня рукой. Я даже не помню, как они ушли.
Просыпаюсь резко.
В состоянии пограничным с паникой.
Вроде ничего мне ужасного не снилось, и обрывки сна уже через минуту растворяются в памяти невнятным туманом, а гнетущее ощущение остается.
Хочу повернуться на бок и понимаю, что живот в районе пупка покалывает, а как только я меняю позу, изнутри начинает тянуть.
Пулей вылетаю из постели и бегу в ванную.
Опять кровотечение. Несильное, но живот тянет ощутимо. Бросаюсь к телефону, но мама не отвечает. Наверное, телефон выключила, чтобы представлению не мешал.
Господи. Сегодня воскресенье, кабинет гинеколога не работает.
Скорую? Но мне страшно!
Помедлив лишь секунду, я набираю Воронцова.
Глава 68
– Варя? – голос Виктора звучит бодро, но напряженно. – Я не ждал, что ты так быстро…
Н я его перебиваю:
– Что-то с ребенком! – вываливаю я на него сразу, не здороваясь. – Я боюсь одна в скорую…
Даже не став интересоваться, а где моя мама, Воронцов мгновенно отзывается:
– Десять минут, и я у тебя.
Я вспоминаю его манеру езды и верю, что да, будет.
– Я пока вызову…
– Чего ты вызовешь? Что они сделают? Все равно в больницу отправят. Я сам тебя отвезу в нормальную клинику, а не в дежурку…
– Ладно, – плаксиво отвечаю, скорчившись на бортике ванной. Почему-то скорая меня всегда пугала больше, чем сама больница.
Шмыгаю носом в трубку, не решаясь сбросить звонок.
Одной оставаться не хочется.
– Рассказывай, – командует Виктор, и я слышу, как хлопает входная дверь, и звенят ключи. В груди становится вдруг неожиданно тепло. Он спешит к нам. – Не молчи, Варь. Рассказывай…
– Что рассказывать? – теряюсь я, не понимая, что он хочет услышать. Я вся сосредоточена на гулком звуке шагов по подъезду.
– Какие симптомы? Что не так?
Звуки улицы врываются в эфир.
– Э… – я не могу обсуждать с ним такое. – Это как-то неприлично…