Отключай

Я слушаю его, и у меня впервые появляется желание закрыть глаза. И тогда происходит чудо: хотя я многого не понимаю, вижу себя внутри этого рассказа. О чайке у меня представление смутное, я видела ее в системе, в блокноте, однако воображаю себя чайкой, и…

– Знаешь, – говорю я ему, – я почти увидела то, что ты читаешь.

У меня, наверное, глаза горят, потому что он уставился на меня.

– Можешь читать помедленнее? – прошу я.

Он читает дальше, потом просит:

– А теперь ты мне почитай.

Мама не спрашивает, как дела с нашим проектом. Позавчера не спросила, вчера не спросила, и сегодня тоже. Она знает, чем мы занимаемся, и ничего не говорит. А ведь мы напрасно тратим время – и она знает это, но позволяет.

– Послезавтра Ине вошьют микросхему, – говорит она.

Так вот почему мама разрешает нам рыться в сейфе? Потому что голова у нее занята Иной?

– Мне надо с ней поговорить.

– Только рассчитай время. За двадцать четыре часа до вшивания она должна прекратить общение вживую.

– А почему ты мне раньше не сказала? – спрашиваю я.

– О чем?

– Об операции.

– Сама только сегодня узнала.

Вот это новость! Разве мы – не информационное общество?

– Это из-за ее расстройства, – говорит мама. – Ты, понятно, сама сможешь выбрать дату.

– А ты?

Я знаю мамину историю. Они с отцом провинились.

– Мне дата назначена. Через три недели.

– А мне?

– Тебе? Ты, наверное, будешь одной из последних.

– Но… я же хожу на терапию.

– Ну и что?

– А то, что я дефективная.

Мама улыбается:

– Ты не знаешь, кто такие настоящие дефективные. Это те, кому не подходит система.

– Ты имеешь в виду тех, у кого организм отторгает пересаженные ткани и органы?

– Не только. Вообще саму систему.

Я все равно не понимаю.

– Ни одного такого человека не знаю, – говорю я. – Не слышала про таких.

– Возможно, – кивает мама. – Они чаще всего отключаются.

Мы снова читаем.

Мантас признается, что плохо себя почувствовал, вернувшись домой после первого раза.

Предлагаю ему сделать перерыв, но он мотает головой и садится на пол.

Не выходят из памяти мамины слова про отключившихся. Таких выбраковывают.

И операция, которую будут делать Ине, тоже из ума не идет.

У меня кружится голова, не сильно, но кружится. Может, оттого, что я не привыкла встречаться через день. С мамой и с Алой я встречаюсь редко, а с Иной не считается – Ина еще маленькая, она мало разговаривает и все время рядом со мной, как деталь обстановки.

– Что с тобой? – спрашиваю я.

Мантас молчит, значит, не может подобрать сравнения для того, что чувствует.

– Привыкну, – наконец говорит он. – Пойдем читать.

Сегодня начинаю я. Выбираю отрывок из «Винни-Пуха». Я даже мультфильм видела. Мантас «Винни-Пуха» не видел, зато смотрел «Вверх» и «Планету сокровищ», которых не видела я. Но ему понравилась фраза, которую я прочитала: «Ты сам виноват, Иа. Ты же никогда ни к кому из нас не приходишь. Сидишь как сыч в своем углу и ждешь, чтобы все остальные пришли к тебе. А почему бы тебе самому к нам не зайти?»[1]

Очень хочу мысленно побыть с Пухом, но не могу перестать думать про Ину. Мантас знает, что сегодня мы закончим читать раньше.

Теперь его очередь, он читает «Чайку по имени Джонатан Ливингстон», потом берет Библию – книгу, которая некогда была самой популярной, и это свидетельствует об извращенной тяге предков к божественному.

«Если я пойду и долиною смертной тени, не убоюсь зла, потому что Ты со мной».

Долина… Долина… Стараюсь вспомнить, когда видела ее в системе. Закрываю глаза и вижу стадион, местами зеленый, местами серый, – а на нем вижу себя и Ину. С одной стороны появляется Мантас, с другой – Дана. Мы медленно идем друг другу навстречу, и тут из-за угла выскакивает районный санитар.

– Сними ты эту оболочку.

Мантас смотрит на меня. Я открываю глаза, и картинки мгновенно исчезают.

– Что?

– Сними ее.

– Но это невозможно.

– А ты попробуй.

– Зачем? – спрашиваю я.

– Может, больше бы почувствовала.

Мне не надо чувствовать больше. Хватит и того, что я дефективная и должна посещать терапию. Кроме того, я не хочу видеть у себя на ногах все эти волоски с жилками, пусть лучше прячутся под бионом. Снять оболочку я смогу когда угодно. Когда-нибудь потом.

* * *

Слышу от Ины странные слова:

– Мне та кровь очень понравилась.

Это она сейчас так говорит. Через тридцать шесть часов, со вшитой микросхемой, она такого не скажет.

– Понравилась? – Я почти вплотную придвинулась к ней.

– Она такая настоящая.

С чем она сравнивает, что для нее настоящее? Уже давно все понятия поменялись, и не один раз.

– Она как песок около моря – тот, который пачкается.

– Или моделин, – подсказываю я.

Ина мотает головой:

– Моделин из лаборатории. Он не пачкается.

Ина себя в этом убедила. Сидела с голыми коленками на балконе, зажимала рану и от страха придумала, что вкус крови может понравиться.

Потом Ина рассказывает про Итру.

– Он за мной больше не гоняется.

Не знаю, о чем они между собой говорили. Ина поняла, что я приходила в школу, чтобы отругать Итру. Хотя мы не произносим слова ругать. Мы пользуемся другим словом – информировать.