Отключай

Шевелю правой ногой. Она вся белая, с пятого класса обтянута оболочкой. Живой бион, приспособленный к моему телу, растет вместе со мной. Разумная оболочка. Думаю про Мантаса. Как ему пришло в голову ее снять? Как можно обнажить кожу, когда вокруг столько грязи? Хотя лазеры и сжигают грязь, но не всю. Кроме того, жара, холод – без оболочки придется постоянно менять одежду, много слоев одежды, как делали и мучились с этим наши предки.

А теперь и одного достаточно. Одного слоя.

Нескольких одежек.

Бионная оболочка – все равно что вторая кожа. Греет и оберегает. И все, наверное. Все, что мы о ней узнали, когда нас в нее засунули в кабинете врача. Правду сказать, я понятия не имею, как выглядит моя настоящая голень.

Закрываю глаза и вижу голень Мантаса. Не сказать, что она красива. Даже если бы и не было крови – все равно какая-то неровная, жилистая, с темными волосками. Разве можно быть таким? Разве можно в таком виде показываться? Все же кое-какие преимущества у нашей цивилизации имеются.

Нажимаю на кнопку «ON».

– Ты всерьез это планируешь?

Мама не изменилась, она совершенно такая же, какой я ее видела в прошлый раз. Светлая кожа, каштановые волосы, темно-синие глаза. Не помню, меняла она их цвет или нет, но улыбка точно не изменилась, потому что, когда она мне улыбается, хочется…

– Мне так хочется тебя обнять. А тебе меня?

– Грита, не шути так.

Жду, что она прибавит: «Мы ведь и так каждый день обнимаемся». Как Ала. Но она только поджимает губы. Потом отключается, и я тоже. Мне приходит в голову, что мы делаем это в последний раз. В последний раз, вот так вот сидя на стульях одна напротив другой. В последний раз, пока еще не вшиты микросхемы, – после этого отключиться станет невозможно.

Ничего, надо начать подсчитывать преимущества. Так думает папа, и Ала так говорит. И мне, только что из ускорителя, микросхема уже не кажется таким угрожающим изобретением.

– Скоро уже не сможем отключаться, – говорю я маме.

Она кивает.

– Только никаких прикосновений, Грита, – тут же прибавляет она.

Да. Да.

Терапия научила меня владеть собой. Надеюсь, научит и делать что-нибудь себе на пользу.

– Ты была в ускорителе? – спрашивает мама.

Киваю. Она, кажется, недовольна.

– Ты ведь знала, что встретишься со мной.

Маме кажется, что после ускорителя я слишком позитивная.

– Ты же знаешь, что он на меня не действует так, как должен, – говорю я. – Потому я и бегаю.

Мама переходит к главному:

– Не делай операцию.

Вот таким же голосом, какой сейчас у нее, я просила Дану не принимать лекарства. Сильнее удивить меня она, наверное, не могла.

– Почему? А если бы я захотела привести себя в полный порядок?

– Ты… ты слишком… – Мама ищет слова.

Резиновая заторможенность, оставшаяся после ускорителя, мгновенно исчезает.

– Слишком какая?

– Грита, не обязательно подпрыгивать!

– Мы отключены, могу хоть по стенкам лазить!

– Постарайся по максимуму воспользоваться преимуществами терапии. – Мама говорит отчетливо, деловито, она снова повеселела.

И никаких вздохов. Может, она тоже ходит на терапию, только я про это не знаю?

– Что со мной случится, если прооперируюсь? Может, врач точнее скажет?

– Хорошо. – Мама сдается. Она старается, чтобы голос не изменился. – Терапия тебе помогает не высовываться, словно бы замаскироваться. Система не цепляется к тебе, пока ты в ней и ее не разрушаешь. Однако если во время операции ты покажешься слишком… неисправимой, сама знаешь, что будет.

Знаю, что будет. Но неужели мне это угрожает? Разве я могу оказаться неисправимой? Я родилась сравнительно недавно, я продукт современности. Не то что Дана. Ей каждую ночь снятся цветные сны из прошлого, и она когда-то валялась… где там она валялась? На сене.

– Так ты думаешь, я слишком неисправима?

Не могу поверить. Она мне чего-то не говорит.

– Не думаю, однако все может быть. И потом, они себя не утруждают.

– Мама, я поменяю только функциональность и скорость.

– Верю. Но, меняя это, они заметят, что температура у тебя неустойчивая, что бег нарушил химическую структуру и в работе твоих нейромедиаторов полно отклонений от нормы. Увидят и твои эмоции.

– Разве они могут видеть, что я чувствую? – Я морщу лоб.

– Фиксируя мозговые импульсы, они поймут, что у тебя есть патологические наклонности. Допустим, такие-то импульсы слишком сильные. Неподходящие для здорового человека.

Мама уже проговорилась, что я другая.

– Скажи правду, – прошу я ее.

– Я сказала. – Помолчав, она прибавляет: – Хорошо.

Встает и ходит, ходит по комнате. Я считаю. Одно, два, три… сотни ненужных движений.

Ты была зачата старым способом.

* * *