Откровение

— Ты издеваешься?! — Анжелика ткнула пальцем в пространство перед собой, подразумевая, что если включить проектор, они снова окажутся на обочине Трассы, увидят победителя Большой гонки и его автомобиль, который она сегодня вдруг решила считать своим. — Да низшие демоны в лепешку для него расшибутся, лишь бы эти саолы заполучить. Кому он их отдаст, тот станет сулэмом. У Вольфа будет личный сулэм, если он правильно оформит сделку. А он оформит. Нас развел как маленьких, и демона разведет.

Вот теперь Гард удивился. Не тому, что Анжелика обвинила Вольфа в обмане. Это она сгоряча ляпнула, от жадности. Когда остынет, поймет, что ни Гард, ни она не победили бы в Гонках ни на какой машине, и что дело не в Карле, дело в Вольфе и его дайнах. То, что Анжелика забыла о несовместимости демонов и вампиров, о том, что вампиры для демонов не существуют — это тоже было нормально. Жадность есть жадность, она мозги отключает. Но воображать, будто сделка с демоном может оказаться полезной — это было на Анжелику совсем не похоже. И это никакой жадностью не объяснялось. Жадность — это когда деньги любишь и то, что можно купить за деньги. А демоны… Да это же все равно, что мечтать наесться битого стекла! Верная смерть, еще и мучительная.

— Ты о чем говоришь? Какой еще личный сулэм?

— Не знаю я, — Анжелика снова включила проектор. — Посмотри вокруг.

Вокруг раскинулась величественная панорама: шелковая гладь Песков, переходящая на горизонте в громады хребта Оорог. Что ли операторы потеряли Вольфа и Карла? Почему показывают то пустынные пейзажи, то радостных людей и ликующих вампиров, но не виновника торжества? А точно ведь, потеряли. Камеры его перестали видеть, вот и всё. Вольфу это раз плюнуть. И он не единственный вампир, кто так умеет. Дайн не редкий.

— А что вокруг? — переспросил он. И понял: смотреть надо не проекцию, а на гостиную.

Постеры с Анжеликой. Ее тасвиры повсюду на стенах. Анжелика могла бы ими всю квартиру увешать, Гард был не против, но она ограничилась гостиной и своим кабинетом. Даже в студии держала один-единственный портрет. Не постановочный, обычный. Гард снял ее за чтением нот. Серьезную такую. Наушники сидят криво, волосы дыбом. Гард ее, вообще, постоянно стал снимать, когда Вольф ему камеру настроил… не привык пока, что на тасвирах не чудовище, а Лика такая, какой ее все видят. Если оцелот, то оцелот, если человек, то человек.

До профессионалов ему, конечно, было далеко. Тасвиру мало научиться, к нему еще талант иметь надо. Но профессионалов-то вокруг Анжелики хватало. Съемки чуть не каждую неделю. И, если говорить об оцелотах, то тасвиры с кошачьим обликом нравились людям не меньше, чем человеческие. Женщинам — даже больше.

Это Анжелика настояла на том, чтобы снимали обе ее сущности. Райхан, тасвирер из «Хадары» за идею ухватилась сначала только из профессионального интереса, и когда менеджеры закрутили носами, не то, чтобы пошла на попятную, но сказала, что оцелота будет снимать в частном порядке, не по заказу холдинга. А потом кто-то из здешних христиан — не последний, надо полагать, человек в Эсимене — посоветовал именно на двух обликах и сделать акцент. У христиан, понятно, свои заморочки, мол все люди разные, но все созданы по образу и подобию Белого Бога, поэтому Белый Бог всех любит. А людям того и надо. Все хотят, чтобы их любили. Христиане этим пользуются, ни в чем себе не отказывают. Так они Ифэренн и захватили, храмов своих всюду понастроили, вампиров навербовали. Им дела нет, что Анжелика не христианка и креститься даже не думает.

Ей даже дебют предстоял в опере «Луга». Лугой назывался город, уже не существующий, первый, в котором святой Артур дал бой демонам. На все вкусы история. Христианская от начала и до конца. Там и приключения, и любовь, и трагедия со смертоубийством. А в середине герой убивал героиню. Топором.

— Ты ведь не о христианах говоришь? — уточнил Гард.

Анжелика закатила глаза.

— Они такие же жертвы, как мы с тобой. Ты что, не понимаешь, что никто не понимает? Тасвиры и видеозаписи — это один из кусочков, для нас с тобой огромный, он всю нашу жизнь изменил, а по сравнению с этим, — она кивнула на безмолвно раскрывающего рот репортера, который брал интервью у кого-то, живого или мертвого — не понять, — крошечный. И победа в Большой гонке для кого-то огромное дело. А если сравнить… я не знаю с чем… то тоже мелочь и пустяк. Так вот, Гард, с чем сравнивать то, для чего мелочь и пустяк — Большая гонка? Христиане в это влипли так же, как мы. Они просто больше чем мы. Нас двое, а их миллионы. Я буду петь в «Луге», я там буду играть вампира, я ненавижу вампиров, но буду всё равно. Мне это надо, ты знаешь.

— Мне тоже, — напомнил Гард.

Анжелика обняла его и поцеловала:

— Знаю. И знаю, что со мной никому не ужиться. Гард, мы знаем, зачем это нам. Мне — потому что я для этого и живу. Тебе — потому что ты понимаешь, что я для этого живу. Но зачем это… вообще? Зачем мой голос — этому.

— Вольфу?