Откровение и сокровение

Пропущено без пометок все описание концлагеря, где Альберт Лихтенберг ожидает последней смерти, а работающие вокруг него коммунисты сохраняют силы и даже «играют и бегают по вечерам», потому что они «верят в самих себя больше, чем в действительность» – «как ребятишки». Горький не комментирует ни эту детскость, ни ту веру, с которой проходит сквозь реальность, как сквозь воздух, приговоренная к расстрелу коммунистка Гедвига Вотман, которая «уходит не в смерть, а в перевоплощение». Лишь в самом финале рассказа Горький начинает вновь реагировать – опять-таки на особенности платоновского языка: правит «пустынное бронзовое полутело» памятника фюреру на «пустое». Да еще подчеркивает «незнакомое убитое животное, брошенное глазами вниз», – видимо, не соглашаясь связать это животное с героем рассказа, который совместил имя великого мыслителя XX века с фамилией великого мыслителя XVIII века, а потом стал у Платонова лагерной пылью, мусорным ветром, Веществом несуществования.

На ответе нет даты.

«Андрею Платонову.

Рассказ Ваш я прочитал, и – он ошеломил меня. Пишете Вы крепко и ярко, но этим еще более – в данном случае – подчеркивается и обнажается ирреальность содержания рассказа, а содержание граничит с мрачным бредом. Я думаю, что этот Ваш рассказ едва ли может быть напечатан где-либо.

Сожалею, что не могу сказать ничего иного, и продолжаю ждать от Вас произведения, более достойного Вашего таланта. Привет. А. Пешков».

Это – последнее из писем, адресованных Горьким Платонову.

Однако взаимоотношения продолжаются.

«Две-три секунды размышления»

Коллективный труд под названием «Очерки по истории строительства Беломорско-Балтийского канала имени Сталина» под редакцией A. M. Горького, С. Фирина и Л. Авербаха выходит в 1934 году без участия Платонова. Авторы очерков («коллектив» – как они себя для краткости обозначают) горят желанием продолжить начинание, шлют Горькому письма, готовы «всем коллективом» работать дальше. Горького этот энтузиазм обмануть не может: за пределами «коллектива» Горький улавливает несколько иные настроения, он чует «крайнее равнодушие наших литераторов к работам коллективного характера», чтобы не сказать – стремление от таких работ уклониться.

Платонов занимает уникальную позицию: он искренне хочет участвовать, но у него не получается. На Беломорканал поехать не удалось – просится в Туркмению. Едет в составе большой писательской бригады, имея командировку и договор с редакцией альманаха «Две пятилетки». Едет в декабре 1933 года, потом еще раз – весной 1934-го. Ашхабад… Красноводск… Мерв… Ташауз… Из писем жене: «Я никогда не понял бы пустыни, если бы не увидел ее…». «Я кое-что понял…». «Не знаю, что у меня выйдет…»

Выходит – «Такыр».

Выходит – «Ювенильное море». Эта повесть ложится глубоко в стол.

Выходит – «Джан». Платонов отдает ее в альманах, а потом, не удержавшись, показывает еще и в журнале «Красная новь» – Ермилову. Внутреннее оправдание: превысил договорный объем. Ермилов берет. Корабельников заявляет протест и жалуется на Платонова Мехлису, ответственному редактору «Правды», одному из кураторов альманаха «Две пятилетки». Платонов, в свою очередь, ухитряется заручиться поддержкой другого куратора, Щербакова, оргсекретаря Союза писателей, который соглашается с тем, что альманах выйдет не скоро, а Платонову следует поскорей «напечататься». Таким образом, вопрос о том, где издавать «Джан», решается между Мехлисом и Щербаковым, то есть на чисто партийном уровне.

Пикантность ситуации состоит в том, что A. C. Щербаков, который, казалось бы, должен печься (и печется) прежде всего об идеологической чистоте литературы, обнаруживает понимание человеческой стороны дела.

Пикантность также и в том, что в «толстом» литературном журнале интересы Платонова защищает В. Ермилов, его будущий могильщик.