Откровение и сокровение

9 апреля в «Правде» появляется статья Горького «О формализме» с весьма недвусмысленным упреком собратьям-литераторам, не желающим участвовать в коллективных трудах и в частности – уклоняющимся от работы над художественным отчетом о двадцатилетнем подвиге страны, в которой строится «новая жизнь», – над многотомником «Две пятилетки».

10 апреля редакция «Правды» совместно с правлением Союза писателей собирает редколлегию и авторский актив этого пятитомника. Горький не участвует – он в Крыму, в Тессели. Но и без него высота статуса и широта представительства впечатляющи: Алексей Толстой, Демьян Бедный, Константин Федин, Всеволод Иванов, Константин Паустовский, Петр Павленко… Охвачены и республики: Павло Тычина, Абулькасим Лахути, Петро Панч, Самед Вургун, Янка Купала, Константин Лордкипанидзе, Серго Клдиашвили… В президиуме – Мехлис и Щербаков: мощный прессинг в сочетании с государственным величием предлагаемого писателям заманчивого госзаказа. Корифеи пера дают заверения и обещания, некоторые артистично каются. Речь Платонова, приглашенного на этот форум, кажется, не чужда смущения и трепета. Его речь я процитирую по стенограмме полностью, во-первых, потому, что стенограмма дает достаточное представление о том, что и как говорится, а других источников нет, и, во-вторых, потому, что именно эта стенограмма ложится на стол Горькому.

«Платонов:

– Я работу свою для „Пятилетки“ окончил в первом варианте и отдал ее товарищу Корабельникову. Я написал две вещи. Вторая вещь небольшая. Я думал, что, может быть, она не пойдет, но теперь, когда вы разъяснили, я дам вторую вещь. А первая вещь, которая в черновом варианте имеется у Корабельникова, эта вещь на среднеазиатском материале. Эта вещь требует радикальной переработки, как мы согласовали с Корабельниковым. Что касается темы этой вещи, то я ее скажу одной фразой. Там была попытка рассказать развитие человека от раба и до наших дней. В Средней Азии есть район – Сорокомыжская Впадина (Сары-Камышская. – Л. Α.). Там жил какой-то народ, остатки его есть и до сих пор. На этом материале эта вещь и написана. Но мне не удалось полностью осуществить это намерение. Теперь я это делаю».

Несколько комментариев. Прежде всего – о повести «Джан». Корабельников разъяснил Платонову и только что доложил высокому собранию, что повесть не стоит на высоте требований. Договорились считать ее «черновым вариантом». О том, чтобы взять ее в альманах «Год Девятнадцатый», вопрос не встает: видимо, Горький не решил это «пустяковое дело» за «две-три секунды размышления», даже если Всеволод Иванов и сумел передать просьбу. Вопрос встает – о замене. Что это за «вторая вещь, небольшая», которую Платонов хочет предложить в «Две пятилетки»? «Ювенильное море» исключено, «Такыр» – тоже; больше среднеазиатских вещей нет.

Что есть?

Есть еще три «небольших вещи» Платонова, которые попадают на стол к Горькому в этот последний период его жизни, но их отношение к пятитомнику проблематично: одна предложена в альманах «Записные книжки» (и уже отвергнута, но Платонов может этого еще не знать, ибо ему Горький не написал); другая будет предложена в «Колхозник», третья, – возможно, в пятитомник «Люди пятилетки», но этот последний случай – наиболее темен и малопонятен.

Но мы исследуем не историю горьковских альманахов и не историю платоновских публикаций – мы исследуем взаимодействие двух писателей – двух натур, двух миров, двух состояний духа. С этой точки зрения все три эпизода достаточно хорошо высвечивают наш сюжет, в том числе и эпизоды непроясненные. Хотя Горький повести «Джан» не прочел, не затребовал, и на стенограмме (которую он разметил своим двухцветным карандашом) выступление Платонова никак не тронул, – но все ж он в те месяцы вполне выразил свое к нему отношение, ибо, читая даже и «небольшие вещи» с карандашом в руках, человек имеет на размышление значительно больше двух-трех секунд.

Пессимистическая «эклога»