Откровения людоеда

Я расстегнул пряжку на своих штанах и позволил им упасть на пол. Затем я приспустил трусы спереди.

— Ты можешь на самом деле не быть моим отцом, но я думаю, что это вряд ли твоя вина. Давай попробуем, а? Они слегка больше теперь, конечно же. Почему бы тебе самому не убедиться?

— О Боже, Орландо, ты имеешь в виду это?

— Вперед, отец.

Он потянулся вперед, и взял мои яйца бледной трясущейся ладонью. Он начал массировать и сжимать их этим непередаваемым прелестным способом, который я так хорошо помнил, крутя тонкую, покрытую волосами кожу между своих пальцев, нежно дергая и потирая ее.

Я уже хотел — лишь на мгновение, признаюсь — капитулировать перед этой сладострастной рукой и поддаться изысканным ощущениям, которые она дарила. Но я знал, что если сделаю это, то отклонюсь от намеренья, на которое решился мой разум несколько минут назад.

— Встань, я приказываю.

— Всего лишь еще чуть-чуть, Орландо — пожалуйста — позволь мне потрогать их еще несколько мгновений…

— Встань!

Он сделал это, явно обескураженный жестокостью моею голоса.

— Что такое сынок? Мы помирились, так? Теперь мир мир жду нами? Ах, Орландо, ты не представляешь, как я хочу, чтобы мы с тобой помирились!

— А ещё, предлагаю, денег, чтобы купить свой маленький коттедж.

— Не будь, таким…

— Послушай меня. Когда я сказал, что ты сделал меня самым счастливым человеком на земле, я действительно имел это в виду; я ненавидел тебя с самого начала, и я ненавижу тебя сейчас. Ты был ничем по сравнению с женщиной, которую я обожал — наоборот, ты даже старался быть грубым, бесплодным маленьким ничтожеством, и я никогда не мог понять, почему такая королева замарала свою жизнь, вплетя в нее тебя. Узнать, что ты не мой отец — это освобождение и я в восторге от сознания того, что ты едва ли можешь себе представить — я никогда не хотел, чтобы ты был моим отцом, я всегда желал, чтобы ты не был моим отцом, и теперь я знаю, что на самом деле ты им не являешься. Что может быть лучше — и на самом деле я полагаю, что так оно и было, — что моя мать нашла кого-то, кто был способен оказать ей уважение и преданность, которую ты никогда не мог ей дать; если это было мимолетно, может даже болезненно, так как она была неизменно верна тебе, чего ты ни на миг не заслуживал и, более того, знал, что это должно прекратиться — она открыла для себя удовольствие с человеком, который заслуживал ее, и я не буду относиться к ней хуже из-за этого. Мне не важно, кто был моим отцом, если он поклонялся ей также, как я. Я просто безумно счастлив, что это был не ты.

Отец закричал — одиноким ослабленным воем ярости. Я и не думал, что столь маленький человек сможет издать такой громкий звук. Моя синэстезия представила перед моим мысленным взором большую вспышку зигзагообразных черных линий, похожих на очертания извилистой горной гряды.

— Ты ублюдок! — завопил он. — Ты неблагодарный ублюдок! Разве это все, что я значу для тебя — я, кого ты никогда не хотел видеть в качестве отца? После всего, что я сделал, смирившись с ее развратностью, давая тебе всевозможную заботу и внимание, которое только может иметь ребенок, хотя ты даже не был моей собственной плотью и кровью? Ты можешь быть чьим угодно — чьим угодно, ты слышишь меня? И все, что ты можешь — это продолжать обманывать себя, что твоя мать была чертовски святой — святой? Ради Бога, послушай, что я тебе скажу…

Но я больше не слушал.

— …меня тошнит оттого, какты боготворишь эту шлюху…

Я потянулся к ближайшей печи и достал большую чугунную сковородку, плотно схватив ее за деревянную ручку. Она была очень тяжелой. Я поднял ее так высоко, как только смог, не теряя равновесия.

— Ты некогда бил меня клюшкой для крикета, — сказал я. — Хорошо, так уж получилось, что у меня под рукой нет такой же клюшки, но позволь мне вернуть тебе комплимент с помощью этого.

И я обрушил сковородку вниз со страшной силой на макушку лысой головы отца. Раздался звук, похожий на треск яичной скорлупы.

Он посмотрел па меня, хныкнул, а потом упал на пол в брызги яркой крови.

* * *