Откровения палача с Лубянки. Кровавые тайны 1937 года

3. Против Шолохова подбирались ложные материалы и распускались провокационные слухи с единственной целью его скомпрометировать. «В такой обстановке, какая была в Вешенской, невозможно было продуктивно работать, но и жить безмерно тяжело. Туговато живется сейчас. Вокруг меня все еще плетут черную паутину враги» (из письма т. Шолохова).

В своем письме т. Шолохов требовал… привлечь к ответственности работников УНКВД по Ростовской области, повинных в этих преступлениях. Тов. Шолохов писал: «Надо тщательно проверить дела осужденных по Ростовской области и в прошлом, и в нынешнем годах, так как много из них сидит напрасно… Невинные сидят, виновные здравствуют, и никто не думает привлечь их к ответственности» (из письма т. Шолохова)…»[23]

Затем состоялась встреча писателя со Сталиным. Вождь якобы заявил в присутствии Ежова, что «великому русскому писателю Шолохову должны быть созданы хорошие условия для работы». Подробности этой встречи писатель поведал только после смерти вождя гостившему в Вешенской корреспонденту «Литературной газеты» Вадиму Соколову, а тот смог обнародовать эту историю только после смерти Шолохова и даже самой Советской власти, в конце 1994 года.

К обвинению Николая Ежова в конфликте с Шолоховым, который, как мы видим, носил политический, а не личный характер, добавился новый «грех». В августе 1938 года в ЦК ВКП (б) на имя Иосифа Сталина поступила анонимка, где сообщалось о троцкистском прошлом Евгении Ежовой. Во второй половине тридцатых годов это очень серьезное обвинение. Иосиф Сталин во второй раз, но теперь в более категоричной форме поставил перед Николаем Ежовым вопрос о разводе с супругой. Вернувшись вечером домой, нарком рассказал о беседе с вождем. У Евгении Ежовой началась глубочайшая депрессия. Одной из своих подруг – Зинаиде Орджоникидзе – она призналась: «Не имеет смысла жить, если тебе политически не доверяют».

В середине сентября 1938 года, в связи с сильным душевным расстройством жены, Ежов отправил ее на лечение в один из крымских санаториев. Спустя некоторое время Евгения Ежова прислала ему оттуда письмо-исповедь, в котором подводила итог всей прожитой жизни, а заодно опровергала обвинения, выдвинутые в ее адрес.

«Колюшенька, в Москве я была в таком безумном состоянии, что не могла даже поговорить с тобой. А поговорить очень хочется. Хочется подвести итог нашей совместной, и не только совместной, а своей жизни, потому что чувствую, что жизнь моя окончена. Не знаю, хватит ли сил все пережить.

Очень тебя прошу, и не только прошу, а настаиваю, проверить всю мою жизнь, всю меня. Я не могу примириться с мыслью о том, что меня подозревают в двурушничестве, в каких-то несодеянных преступлениях. Очень это незаслуженно, и так меня подкосило, что чувствую себя живым трупом.

За что же, Коленька, я обречена на такие страдания, которые человеку и придумать трудно… Сильно, очень сильно любя тебя, потерять тебя и остаться одной, запятнанной, опозоренной, живым трупом. Все время голову сверлит одна мысль: зачем жить? Какую свою вину я должна искупить такими нечеловеческими страданиями… Прошу тебя, умоляю – проверь все. Ведь ты можешь и обязан это сделать. Ради меня, ради Натуси, ради себя самого, наконец. Ведь ты как-то за меня отвечаешь. Ведь при тебе только я начала сознательно относиться к политической жизни, начала читать, разбираться. Как, какими словами передать тебе всю боль мою, мою обиду? Одиночество беспросветное, мрак кругом. Может ли один человек столько вытерпеть? Оказывается, может, к сожалению. Лучше бы умерла от жесточайших мук физических.

А потерять тебя, тебя, которого я выходила во время болезни как маленького, которому отдала все лучшее, что имела, а в результате принесла страдания… А как мне хотелось хоть чем-нибудь сделать тебе хорошее… Если еще живу, то только потому, что не хочу тебе причинять неприятности, хватит с тебя.

Понимаю тебя, не сержусь и люблю так, как никогда не любила, хоть и всегда молилась на тебя за твою скромность, преданность партии и тов. Сталину. Если бы можно было хоть пять минут поговорить с этим дорогим мне до глубины души человеком. Я видела, как чутко он заботился о тебе, я слышала, как нежно он говорил о женщинах. Он поймет меня, я уверена. Он почувствует. Он не может ошибиться в человеке и дать ему потонуть…

Так тяжело, что нет сил писать. Как я одинока и как незаслуженно глубоко несчастна. А дальше что? Страшно подумать. Мечусь по комнатам, хочется кричать, бежать. Куда? К кому? Кто поверит? Ты должен проверить все, молю тебя.

Женя».

Получив это письмо, Ежов вызвал жену в Москву, решив, видимо, что в том состоянии, в каком она находится, опасно оставлять ее надолго без присмотра. 29 октября 1938 года он поместил супругу с диагнозом «астено-депрессивное состояние» в расположенный на окраине Москвы санаторий им. Воровского, специализирующийся на лечении заболеваний нервной системы[24].