Откровения пилота люфтваффе. Немецкая эскадрилья на Западном фронте. 1939-1945

Майер 2-й кричал до тех пор, пока у него на глазах не выступили слезы. Но этот маленький монолог его успокоил и придал решимости, чтобы выполнить самую сложную часть полета. Он медленно толкнул рычаг газа вперед, готовясь к посадке. Самолет стал снижаться. Майер 2-й осторожно повернул влево и стал по нисходящей спирали кружиться над аэродромом. Земля начала стремительно приближаться. Бросив один взгляд на спидометр, а другой на положение машины относительно земли, Майер 2-й отчетливо понял, что через несколько секунд смерть для него станет реальностью. Самолет летел всего в нескольких футах над травой – как раз на расстоянии, равном глубине могилы. Прямо перед тенью машины на ее пути мчался испуганный заяц.

Майер 2-й выключил моторы. Вокруг стало очень тихо, и тут он сделал самую умную вещь в своей жизни: аккуратно потянул штурвал на себя. Машина тяжело плюхнулась на землю, подскочила, словно вальсируя, описала полный круг, развернулась в противоположном направлении и замерла, как в финале арлекинады.

Майера 2-го отправили к «отцу Филиппу» на гауптвахту, чтобы он охладил там свой пыл, посидев шесть долгих недель на воде и хлебе, развлекая себя чтением на выбор Библии или «Майн кампф». После того как Майер выдержал все это, его отправили в королевство его снов – в летную школу. И теперь он считался одним из самых выдающихся пилотов эскадрильи.

Вернер вдруг расхохотался. Летчики дружно вскочили со своих шезлонгов и торопливо повернулись спинами к проходившему мимо коту, чтобы их взгляды не встретились с глазами этого знамения беды. Когда животное проследовало вдоль ряда шезлонгов, разгорелась горячая дискуссия по поводу предчувствий и суеверий; каждый стремился выговориться. Ульрих относился, пожалуй, к самой несерьезной категории спорщиков. Он не любил число тринадцать и клялся, что никогда не полетит в пятницу, если она выпадет на тринадцатый день месяца, потому что тогда его обязательно убьют. Помню, однажды вечером мы с ним искали, где бы нам остановиться на ночлег, и в конце концов нашли гостиницу, в которой свободным был только тринадцатый номер. Так потом Ульрих взял клочок бумаги, написал на нем «12А» и прикрепил к нашей двери.

Самый старший из нас страдал от суеверий гораздо сильнее. Он уже достаточно налетался, и его нервы превратились в лохмотья. Когда все было хорошо, он просто стучал три раза по дереву. Со временем привычка довела парня до того, что едва ли минута его жизни проходила без этого ритуального постукивания. И я представил себе, что тоже могу дойти до этого. Любая мысль, содержавшая хотя бы толику неприятного, которая приходила ему в голову, вызывала у него чувство, что она непременно должна превратиться в мысль самую добрую. Это желание проявлялось по сто раз на дню. Он заставил себя поверить, что все зависит от постукивания, поэтому, кроме компаса, сигнальных ракет и цветастого мешочка, который пристегивался к ноге, всегда носил с собой кусочек дерева.

Нечто подобное замечалось и в других пилотах. Но всех без исключения больше всего подавлял характер одного механика. Все избегали самого этого человека и его взгляда, хотя он был прекрасным парнем и знал свою работу так же хорошо, как любой, кто давно был связан с авиацией. Около года назад выяснилось, что этот механик обладал даром ясновидения, способностью заглядывать в будущее. Тогда он тайно несколько раз предупредил двух летчиков, что вскоре им придется выпрыгивать из самолета с парашютом, но они не прислушались к его словам и разбились. Несколько недель спустя этот странный парень указал на одного из пилотов со странным замечанием: «Он следующий». И тот действительно стал следующим погибшим в воздушном бою. Это событие означало, что теперь для всех покоя не будет. Летчики окружили механика, чтобы узнать, кому было суждено стать «следующим». Добрый парень смутился и сначала отказывался отвечать, но ребята так сильно надавили на него, что ему пришлось согласиться. «Побереги себя, Роберт!» – сказал он одному пилоту, вдруг замолчал и стал пристально смотреть в глаза другому, пока тот, покрасневший, с учащенно забившимся сердцем, в смущении не отвел взгляд в сторону.

Роберт погиб, а второй летчик по-прежнему был с нами. Эта единственная ошибка, однако, не поколебала общую веру, и только ужас при мысли получить смертный приговор удерживал ребят от дальнейших расспросов своего загадочного товарища. Кое-кто из летчиков все же попытался потом поговорить с ним за выпивкой, но механик с тех пор не проронил ни слова насчет предсказаний. Тем не менее я чувствовал, что рано или поздно тоже обращусь к нему, и уже прикидывал в уме, как вытянуть из него секретную информацию.

«Готовность номер один! – вдруг загремел громкоговоритель. – Эскадрилья, на взлет!»