Откровения телевидения

Солярисе... И актер Театра имени Евг. Вахтангова Владимир Этуш проводит ее с редкой, поразительной достоверностью. Дело не только в том неподдельном чувстве страха, подавленности, которое испытывает его

герой. Его

переживания показаны как результат сложных последовательных состояний, где первый страх сменяется желанием исчезнуть, испа

риться, а потом возникает крошечное сомнение, потом надежда, что,

может быть, Кельвин — все же реальный, так сказать, свой... и медленный,

постепенный выход из «шока»... Все это с точностью и полнотой психоло

гического этюда — качества, которое мы как-то не привыкли связывать с

жанром фантастики. И п

онимаешь, что достоверность психологической жизни в фантастике необходима так же, как в любом другом жанре. А может быть, даже больше: фантастика, как ее понимал Уэллс, без нее и

шагу ступить не может...

Этот первый шаг повествования Владимир Этуш и Василий Лановой делают уверенно и мастерски... Мы еще не увидели ничего необычного,

«гости» еще не появлялись, но мы уже поверили в их возможность на

Солярисе. Это — много. Собственно говоря, большего пока и не требуется. Но кроме требования жанра есть еще и требование телевидения. Как это

ни парадоксально, но телевидение, при всех его, казалось бы, колос

сальных возможностях, оказывается бедным, скованным собственной

природой, когда обращается к жанру фантастики... Свободный полет фантазии беллетриста здесь на каждом шагу сталкивается с жесткими требо

ваниями телеэкрана: правдивость кадра, конкретность, документальность, достоверность... и при том, при том... фантастика...

«Со всех сторон одновременно взметались в пустое красное небо пере

пончатокрылые глыбы пены, распростертые горизонтально, совершенно непохожие на тучи, с шарообразными наростами по краям... и весь этот

процесс продолжался, будто океан шелушился кровянистыми слоями, то

показывая из-под них свою черную поверхность, то скрывая ее новым

налетом пены».

Попробуйте представить себе эту картину на телеэкране — не получится. Телеэкран для этого слишком конкретен. Можно, разумеется, показать

реальные морские волны — картина, конечно, захватывающая, но фанта

стика тут ни при чем... Нет, лучше и не пытаться перевести эту картину на телеэкран: получается что-то очень знакомое, и неожиданно для себя

догадываешься, откуда... Да, круглый иллюминатор «Наутилуса», а за ним

милая фантастика нашего детства, с ее наивной игрушечной бутафорией. Авторы телеспектакля идут принципиально другим путем, пожалуй, единственно возможным для телеэкрана, и, заметим, единственно приемлемым в жанре фантастики, где так важно «сделать остальное реальным и человечным. Подробности надо брать из повседневной действительности».

Не пытаясь придумать несуществующее, они обставляют станцию вещами

обычными, теми, что нас окружают. Скажем, ученые переговариваются по

видеотелефону, и в этом аппарате узнаешь обычный монитор, который встретишь на любой телестудии, здесь обычные столики и стулья, какие увидишь в кафе. Здесь есть аппаратура из реальной лаборатории, а удиви

тельных конструкций, взятых напрокат из журнала «Техника — молоде

жи», нет, удивительных, кстати, тем, что таких никогда не встретишь.

Создателям телеспектакля важно заручиться доверием зрителя к тому, что

они показывают на экране. Кроме того, они помнят, что перед ними

зритель шестидесятых годов, которому «пронзительный скрежет стали,

упруго ударившейся о сталь», может показаться игрушечно-театральным, ибо он уже видел на том же телеэкране мягкую стыковку космических кораблей. Достоверность обстановки на станции не вызывает сомнений.

Возникает доверие к этой среде, этим людям и к самому чуду фантастики. Итак, «рассказ становится человечным...». В нашей телеповести это осо

бенно важно, поскольку, как уже говорилось, не космические, а человече

ские проблемы стали ее содержанием.

История отношений или рассказ о любви Кельвина и Хари, принадлежащий к лучшим страницам повести, здесь, в телеспектакле, прослежен

внимательно, повествуется день за днем —

история возникает, как со

страничек дневника, во всех подробностях.

Сначала Кельвин лишь поражен необычайным сходством призрака с той, «земной» Хари, которую он потерял десять лет назад и о которой помнил все эти годы. Вскоре он понимает, что перед ним таинственная копия,

чудовищная подделка, и избавиться от страшного наваждения становится

главной его целью. Но постепенно его начинает привлекать это странное

существо, эта новая Хари — внимательная, чуткая, мучающаяся от ощу

щения собственной странности... Он проникается сначала сочувствием, потом человеческой жалостью к этому милому, и, должно быть, обреченному существу. И, наконец, он понимает, что любит ее. Любит уже не

воспоминание о той, прежней, земной подруге, как думает Хари, но любит

ее при всей непостижимой странности ее происхождения и бытия.

В. Лановой играет любовь-сочувствие, любовь-жалость, и этот мотив чрезвычайно важен здесь и должен быть нарисован точной рукой.