Откровения телевидения

ков относится не просто с большим уважением, но с затаенным удивлениём перед душевными качествами этой женщины, глубокой сердечной

привязанности Пушкина. С Софи Карамзиной он обращается запросто,

целует ручку, говорит комплименты. К Екатерине Андреевне — сохраняя дистанцию. Голос ее глубокий и ровный. Говорит она просто и чаще по-русски.

Александр Карамзин, так же как и его брат Андрей, которому адресованы

письма из сафьянового альбома, офицер гвардейской артиллерии. Честный, смелый, ловкий, умный, насмешливый, то и дело попадающий на

гауптвахту за манкирование службой. Знает цену обществу, но жить без

общества не может. («Свет» всегда изобилует знающими ему «цену», но

как редки в нем те, что могут пренебречь им!)

А вот и Жорж Дантес появляется в доме. Он никакой. В этом отврати

тельная прелесть его образа. У него нет голоса, нет облика. Он складывается из отношения к нему других. Каждый раз, показывая его, Андроников

избирает посредника. Софи Карамзина считает его очень милым. Ей

кажется, что она не принимает его всерьез. Это часто случается с умными

женщинами, питающими тайную склонность к статным рассказчикам анекдотов. Даже проницательная Екатерина Андреевна как-то уже и не пред

ставляет себе общества без Дантеса, находит его веселым и остроумным.

Он дружит с Александром Карамзиным, достает французскую помаду для

Софии.

Он при литераторах, он при дамах, он при военных и, что придает ему особую привлекательность, — он при дворе

.

Об этом, разумеется, не говорят вслух, и многие из кружка Карамзиных вряд ли себе в этом

признаются — какое это имеет значение

? Увы, имеет!

Обаяние высшей

власти — рабство, которое не выдавить из себя даже независимому и образованному дворянину

.

У Карамзиных постоянно бывают Петр Андреевич Вяземский (брат Екате

рины Андреевны), Василий Андреевич Жуковский, Александр Иванович

Тургенев —

для каждого из них у Андроникова

свой

голос

.

Чуть ли не

ежедневно заходит сановник и композитор Михаил Юрьевич Виельгор

ский

.

В произношении фамилии композитора рассказчик подчеркивает

первую, певучую часть, и для его образа этого оказывается достаточно

.

Мы ждем Пушкина

.

Он есть или его еще нет? Не пропустили ли мы в нашем

напряженном внимании той секунды, когда он вошел? Как странно —

можно приблизиться к Софье и Александру Карамзиным, к Дантесу, к

случайным, едва мелькнувшим фигурам, чуть ли не потрогать их, а к

Пушкину нельзя Мы видим его, чувствуем, но он все время на

рас

стоянии

.

Мы поняли его приближение по тому, как изменилось вдруг наше отношение к людям, населявшим этот мир

.

Их повседневность обернулась

своей неприглядностью

.

Не было Пушкина — все было изящно, мило,

умно

.

Показался Пушкин — и то же самое стало плоско, убого, бездушно

.

А его еще нет, он там, за кадром, и чем ближе к нему, тем нам труднее,

точно мы приближаемся к огню

.

Один лишь раз в рассказе мы подошли к

нему вплотную, но это случилось много позже

.

Приблизиться нельзя — образ поэта создается не приемом, а болью

рассказчика, который не

смеет

подойти

к

Пушкину,

страдает

за него и заражает страданием нас

.

Они все живут — поэт мучается

.

От всего — малого, пустякового, боль

шого, сложного

.

Оттого, что надо ехать на один раут и нельзя не быть на

другом, оттого, что, придя усталым домой, во втором часу ночи застает у

себя веселящихся друзей и к ним надо непременно выйти, а он все-таки не

выходит, запирается у себя, и раздражен, раздражен до крайности

.

Оттого,

что надо брать деньги у ростовщиков под залог столового серебра, и оттого, что цензура запретила статью о Радищеве

.

И все словно сговори

лись: ни в чем не видят ничего особенного, не видят того, что видит он, —

искажения естественных человеческих отношений. Ах, Дантес без ума от

Натали, он ухаживает за женой поэта — что ж тут такого; это так комично. Владимир Федорович Одоевский, друг и соратник по «Современнику»,

затевает издание журнала в пику «Современнику» и намеревается перетя

нуть к себе его авторов. Отчего бы и нет? И Александр Карамзин, честный и умный Александр Карамзин, друг сердечный, собирается печататься в этом журнале и приглашает туда брата, хотя верно знает, так же как знает это и Одоевский, что новое предприятие подорвет положение «Современника», и без того трудное. Знают и все-таки делают. Успокаивают себя,

должно быть, тем, что не важно, где ты печатаешься, важно — что ты

пишешь (милая сентенция, нередко облегчающая предательство). Здесь

норма — компромисс разного толка, общественный и интимный. А он —

ненавистник компромисса, и каждый шаг по правилам «святого благоразу

мия» сжигает его.

«...Мы могли открыть настоящий бал, и всем было очень весело, судя по

их лицам, кроме только Александра Пушкина, который все время был

грустен, задумчив и озабочен. Он

своей

тоской

и на

меня тоску

наводит.

Его блуждающий, дикий, рассеянный взгляд поми

нутно устремлялся с вызывающим тревогу вниманием на жену и Дантеса, который продолжал те же шутки, что и раньше, — не отходя ни на шаг от Екатерины Гончаровой, он издали бросал страстные взгляды на Натали, а под конец все-таки танцевал с ней мазурку. Жалко было смотреть на лицо