Откровения влюбленного матроса

Это мне года три было, а смысл жизни уже знал: сметанки поесть. Я тогда неотвязно бегал, как жеребёнок за кобылой, за своей матерью. Ближе никого не было. Отца я не знал. Рано он нас бросил.

Потом друг Серёга Цылёв появился.

Дружили мы с Серёгой с четырёх лет. Именно в это время как-то летом просунул я башку между заборных штакетин из-за любопытства – узнать, что растёт в огороде у соседки Митрофановны, а обратно вытащить не могу. Крутил башкой – все уши ободрал и занозил. Откуда ни возьмись Серёга. Он, видать, сообразительней меня оказался, отодвинул штакетину и сумел вызволить мою головёнку. Уши горели, но от радости я даже забыл реветь.

– Пойдём, тебе дедко уши мёдом помажет. Он мёд гонит.

Серёга считал, что мёд – лучшее и всесильное лекарство, но дед его Пётр Акимович помыл мои уши под рукомойником и испятнал зелёнкой. Так я и щеголял с пегими ушами.

– Дед, а ты говорил, что мёд от всего лечит, – сказал Серёга, заметив нелогичность в дедовом лечении моих ушей.

У цыгана лошадь заезженная, а у вдовы дочь занеженная

А в общем-то мы жили с маманей всегда согласно. Особенно когда я овладел игрой на гармони.

– Сыграй-ко, Вась, утешь душу, – просила она.

Я брал гармонь и пиликал, а Евдокия Тимофеевна пела частушки и протяжные чувствительные песни. Знала она их целую прорву, могла полдня петь и не повториться ни разу. Я, наверное, в неё пошёл – памятливый на песни и прибаутки.

Мы с Серёгой любили бегать в кино, смотреть телепередачи о путешествиях и ходили в библиотеку чуть ли не каждый день. Однажды узнал Серёга, что привезли потрясную книгу «Всадник без головы», но дают её почитать в зале под залог: кепку надо оставить. Долго мы ломали голову, как обзавестись такой книгой, пока не решили, что возьму я две кепки. Одну для залога, а другую для себя, но чтоб по заложенной не догадались, кто оставил головной убор. Я отыскал отцову всеми забытую кепку-семиклинку с пуговкой на темечке, почистил от пыли. Её мы и оставили в библиотеке, чтобы дома, забравшись на чердак, насладиться чтением романа «Всадник без головы».

А любовь к книге у нас началась с сундука, в котором держал свою библиотеку Серёгин дед Пётр Акимович. Он нам разрешал и листать, и читать эти книги, собранные за долгую жизнь. Вот и набралась у него целая библиотека.

Под конец жизни дед Пётр Акимович занимался пчеловодством, держал десяток ульев и, естественно, к мёду мы тоже липли. Он нам внушал: не был богатым ни один рыбак, и ни один охотник, и никогда не был бедным пчеловод. Может, так оно и есть, но Цылёвы жили небогато.

Мы с Серёгой Цылёвым обо всём на белом свете думали одинаково.

В школе я звёзд с неба не хватал, но вместе с закадычным другом – мечтателем активничал в художественной самодеятельности: бацал на гитаре, похватывал баян и даже бил в барабан и дул в трубу в духовом оркестре.

Где-то вычитал Серёга о том, что древние греки носили на голове венки из мяты для просветления ума. Серёга сплёл мятный венок себе и мне, однако большого просветления в мозгах и прибавки ума я не почувствовал. А Серёга утверждал, что стихи стали придумываться быстрее и легче от этой самой мяты.

Серёга вообще был талантом: из него стихи так и лились. Ведь это он сочинил двустишие, на которое обиделось наше высшее городское начальство: «В далёком северном краю какой-то чёрт создал Курью».

А ещё вовсе издевательское четверостишие:

На берегу реки Кипучи,

Где, говорят, был зачат я,

Стоит великий и могучий

Портовый град Бела Курья.

Какой он портовый, если речку Кипучу можно летом перешагнуть. Директриса школы Клавдия Ивановна поставила нас с Серёгой красить забор. По этому поводу он тоже выдал четверостишие:

Когда имел златые горы,

Пил реки, полные вина.

Теперь же крашу я заборы

И в этом вся моя судьба.

Иногда Серёга и в прозе выдавал такие высказывания, что запоминались надолго.

– Если я тебя назвал дураком, и ты не обиделся, значит, ты умный, – польстил он как-то мне.

Попался мне на глаза стих какого-то местного поэта (кто теперь стихов не пишет), а этот Евгений Изместьев хорошо написал и, главное, в жилу, про нас, пятнадцатилетних, наверное. «Орфографическое» оно называется:

Не суди слишком строго

За визит, хорошо?

Я пришёл без предлога,

Без союза пришёл,

Я забыл все причастья,

Потерял падежи,

Я принёс тебе Счастье -

Лишь частицу души.

Вижу ангельский свет я

Из распахнутых глаз,

И одни междометья

У меня вместо фраз.

Как-то сама собой у меня музычка подобралась, немудрящая, под гитару, но когда я протренькал её да спел на школьном вечере, такой гам-тарарам поднялся, будто я забабахал супер. Раз десять орали мне: «Междометье!», «Междометье, давай!» Ну я и давал «Междометье».

В этом возрасте всё всерьёз воспринимается: любовь, ревность, измена.