— Я их вешал. Ой, как было страшно. Боялся, вдруг в размер не попаду. Но, слава Богу, все соединилось благодаря объединяющему лучу сверху до пола.
— Приходят, ставят свечи. Экзальтированные верующие плачут.
— Договор на два года. Все зависит от реакции прихожан. Собирают мнения — и положительные, и отрицательные. Но эти картины уже намолены — снять их трудно. Одна рама, как ни странно, уже мироточит. Однажды мне сказал служитель: «Посмотри, там что-то с рамой». Подошел и вижу — течет от руки Христа. Ну, Господи, как же это? Я к рабочим: «Ребята, там грязь не стерли». Они протерли воском, продраили. Утром еще больше потекло. Об этом прошел слух среди прихожан…
— Ответственность — невероятная. Первый эскиз мой выглядел спорным. Он не совсем устроил священнослужителей. Они меня спросили: «Почему у вас такой Христос?» Я защищался: «Есть традиция…» И услышал от них благословение: «Рисуй своего Христа». О своих картинах теперь могу сказать: «Это мой Христос». Не раз я повторял: «Помоги, Господи. Пожалей меня, Господи».
— Я не соблюдал этих правил. Курил очень много. И слушал музыку: Баха, Вивальди, церковную, православную музыку. Шаляпин очень помогал. У него есть потрясающее «Верую». Я жил аскетом в мастерской, никуда не ходил. Не хотелось никого видеть. Один раз упал, хорошо, что не с самой большой высоты, но ребра поломал. После этого верхолазы сделали мне крепления. Работал в поясах. Срывался, но веревки меня удерживали. Ничего, кроме этих полотен, в ту пору я делать не хотел. Технику я делал сам, растирал краски. Слава Богу, мне удалось найти холсты огромных размеров — четыре тридцать на два шестьдесят метра.
— В момент создания они были моими детьми. Я отдавал им себя. А сейчас вижу в них что-то всеобщее и сам ставлю свечки. Не своим творениям, а Богу. И совершенно искренне молюсь перед ними.
— У него в квартире. Он был уже болен. Я увидел пальцы его ног и ужаснулся. Кровавые, почти черные. Он мне позировал с большим страданием, и однажды я услышал от него: «Все! Я уеду в Америку, а после этого, наверное, сдохну». Я, конечно, пытался его успокоить, повторял: «Ну что вы, что вы? Зачем вы так?» Я всегда говорил ему «вы», хотя мы дружили…
— В Сингапуре. Портрет был выставлен в Лондоне. Директор Сингапурского музея был там и купил портрет вместе со всеми рисунками к нему. У меня дома остался один рисунок с парижским телефоном Нуриева.
— Я много писал. Антресоли, углы были заполнены работами. Писать становилось бессмысленным делом. Зачем? Для кого? Меня никто там не угнетал, я не был членом Союза художников. Можно было в те времена зарабатывать неплохие деньги. Мой отец был художником, и он за меня сделал всю
— Юра Трубников, бизнесмен. Сейчас он ушел на пенсию. Мы дружили. Он купил мои работы за много и тем самым очень поддержал меня. Эти деньги помогли мне продержаться до Лондона.
— Появился я там тридцатилетним наивным мальчиком — и сейчас еще сохранил эту наивность. Все галереи обошел, предлагая свои картины. Но слышал «нет». А кушать-то надо! Деньги быстро кончаются. Моя будущая жена мне посоветовала написать одному из самых блистательных галерейщиков мира. Что он вытворял на рынке искусства! Я не верил в результат. Но чем черт не шутит! Написал. Через 2 дня пришел ответ. Он к нам приехал и сразу купил несколько моих работ. Потом сделал персональную выставку. Жизнь повернулась круто. Он мог приехать на мой день рождения и подарить такой букет, который некуда было поставить. В нем букетов 40 поместилось.