— Ну как сказать? Когда я вижу на концертах лица замечательных людей, то ощущаю прилив необычайной энергии. К сожалению, этих лиц не видит страна. Каждый день на экране — невыразительные лица нашей попсы, поющей низкокачественные песни. Эти песни запомнить совершенно невозможно. Фактически попса занимается пропагандой низкопробного вкуса. Своей вульгарщиной они отравляют сознание молодых людей. Отравленные этой попсой, они не могут читать ни Пастернака, ни Мандельштама. В моей рок-опере были строчки: «Любви стесняемся, молодечествуя, и прячем даже любовь к Отечеству». Я говорю не о той показной любви официальных патриотов, которые, колотя себя в грудь, ничего не дают своему народу.
— Я всегда хожу в дом Булата Окуджавы, в его музей, иду в дом Пастернака, в дом Чуковского, чтобы проверить свою совесть. Не забыть случая, когда я читал стихи в музее Булата. Была уже осень, веяло холодом. Я долго читал, потемнело, и я продрог. Ольга, его вдова и директор музея, принесла рабочий ватник Булата и набросила мне на плечи. Это был высший комплимент для меня.
— На компьютере пишу только статьи и прозу. А стихи только пером или обломком карандаша, пишу на всем, что подвернется под руку.
— Я сам очень редко готовлю, хотя все умею. Но жалко, мне не хватает времени, чтобы самому все состряпать. Я очень люблю стол. Еду, как и поэзию, люблю многоингредиентную, с приправами. Пускаю в ход все, что под рукой, все смешиваю. Вот так и стихи пишу. Может, поэтому я стал антологистом. Издаю антологии русской поэзии. Люблю совершенно разные стихи. Люблю Есенина, Пастернака, Маяковского, Мандельштама, Цветаеву, Ахматову.
— Дело в том, что верлибр, чтобы спастись, должен иметь большую смысловую насыщенность. В рифмованном стихе автор может спрятаться за звонкой речью, а в верлибре спрятаться не за что. В верлибре словарный состав еще плотнее, чем в рифмованном стихе. А нынче автор сам не может запомнить свои стихи.
— Конечно, посвящал Жене и Мите.
— «Я люблю тебя больше природы, ибо ты как природа сама. Я люблю тебя больше свободы. Без тебя и свобода — тюрьма».
— Женя и Митя выше меня на голову. Оба пишут стихи, когда влюбляются.
— Много новых стихов. Ночью написал стихотворение «Топиловка» — о моем далеком детстве на станции Зима, когда я не умел плавать и мальчишки играли в «топиловку» — затаскивали меня в реку и держали под водой.
— Ходил я на Оку в одиночестве и почти неделю тренировался — учился плавать. И когда в следующий раз они схватили меня, чтобы со мной поиграть в «топиловку», я пошвырял их в воду. Они были разочарованы.
— У меня много друзей. К сожалению, многих уже нет, я их потерял — писателей, поэтов. Невосполнима потеря Булата, Роберта Рождественского, Владимира Соколова — они были очень близкими моими друзьями, мне сейчас их очень не хватает, а еще Юрия Казакова, автора блестящих рассказов. Мне вообще в сегодняшней стране не хватает писателей. Пишущих много, а великих писателей не хватает. Их искусственно не сконструируешь. Я был сам собой сотворенный пловец. А нынешние сразу хотят иметь все — и в звезды. Но это не получается. В юности я четыре года сидел над словарями Даля, я к каждому слову подыскивал рифму.