Откровенные рассказы полковника Платова о знакомых и даже родственниках

Закричал неистово. Но в ближайший же срок взял его страх. Потому что день за день и за неделей неделя, а в школе особых признаков смены пока что не было видно. Правда, сняли портрет Николая Романова, но «лики» Третьего Александра и допрежних царей и цариц продолжали неприкосновенно висеть в золоченых своих коронованных рамах, да и самый царский портрет не изничтожили, а бережливо снесли в кладовую на хранение. И хотя с 9 марта уже сидел под арестом бывший император, месяц спустя, в самую годовщину памятного Дронову дня: "Христос воскресе! — Воистину воскресе!" — прочел он в приказе по школе после обычного параграфа 1-го: "Завтра развод в 9 часов.

На 12 апреля назначаются: дежурный по школе — штабс-капитан Кирсанов, помощник дежурного по школе — прапорщик Тульчиев; по сводной роте… лазарету… кухне… дежурный горнист…"

Пунктом 5-м: "За отлично ревностную службу и особые труды, вызванные обстоятельствами военного времени, объявляется высочайшее государя императора благоволение бывшим ротным командирам школы: ныне 148-го пех. Каспийского ее императорского высочества великой княжны Анастасии Николаевны полка подполковнику Юнгеру… и прикомандированному к школе 16-го Мингрельского гренадерского его императорского высочества великого князя Димитрия Константиновича полка подполковнику Орловскому…"

И дальше: "…поручикам 145-го Новочеркасского императора Александра III полка Шейну, 21-го Сибирского стрелкового Ее Величества государыни императрицы Александры Федоровны полка Н. Василевскому".

* * *

"Высочайшее благоволение"?.. И полки — «императорские», как раньше?

А нос, закраснелый, расплющенный о вагонное стекло на гатчинской станции, — как же? Ведь не померещилось — было! Сам кричал со всеми: "Долой!" — прямо, так сказать, в усы императору. Видел небось августейший… В полку говорили: памятлив Николай на лица — раз видел, нипочем не забудет: императорскому званию присвоенный особый талант. А его-то, Дронова, бывший наверно упомнил: трехкрестный сразу в глаза крестами бьет… И ежели он на престол возвернется…

Дронов даже глаза закрыл от волнения, и ясно представилось: снова гремят медным застуженным голосом трубы "Боже, царя", раздувая — предельной натугой — усердные музыкантские щеки, и идут, отбивая шаг, тянут носки — за шеренгой шеренга:

— Христос воскрес!

Нет! Тогда не христосоваться поведут, ежели в самом деле:

— Воистину воскрес!

В школе, как и во всех воинских частях, шли частые митинги, и политические разговоры вошли, прямо сказать, в каждодневный обиход. В таких именно частых разговорах с товарищами и начальственными утвердился Дронов в мыслях о возможности восстановления престола, но те же разговоры вполне разъяснили ему, что ждать возвращения Николая на царство отнюдь не приходится, так как он по распутинству и всем прочим статьям бесповоротно вышел в расход; а в цари поведут либо Алексея, либо кого из великих князей, всего вероятнее, Николая Николаевича, поскольку он в офицерстве всех армий весьма популярен и вообще нрава крепкого, и по линии всякой там социализации от него можно ждать соответственных и крепких решений: сам помещик, и в банках дела имеет — своих в обиду не даст.

— Но в данное время у нас, так сказать, бесцарствие. Как в таких обстоятельствах поступить политичнее?

На дроновский вопрос (разговор шел в курилке) товарищи засмеялись хором:

— В политики метишь? Слышал — во Французскую революцию из солдат прямо в фельдмаршалы шагали? Брось, не по зубам! Ты смотри, чтобы шкура была цела, — и того хватит. Правительство есть, ну и держись его, пока оно держится. Вот и вся мудрость. А уж оно тебя не забудет: без офицерства правительству — крышка.

— Всякому?

— Всякому. Ты сам прикинь: при царе было житье, а сейчас еще пуще как Временное перед офицерством распинается!.. Я тебе говорю: без офицерского корпуса никакому правительству не жить, как он есть всегдашний и исконный оплот главенствующих сословий. Пока государство стоит, всегда офицер в почете будет.

— А ежели — большевистское государство? — Голос сказал с усмешечкой и тихо, но все враз обернулись. — Ежели, я говорю, Ленин с товарищами власть возьмет, тоже тогда господа офицеры будут по проспектам красоваться и солдатам морды бить? Каков тогда будет господину офицеру почет?

Дроновский взводный отозвался беспечно:

— При большевиках, безусловно, офицерскому сословию был бы конец. Но только большевиками, Вавилов, пугать нас не приходится: разве возможное дело, чтобы они власть взяли? По Ленина учению, для этого надо зараныне всю буржуазию на нет свести. Накось, попробуй!.. За границей и то такого нет, и даже совершенно напротив. Небось не пройдет дело. Сила-то вся где? То-то.

Но Вавилов не сдался, и пошел спор, в котором Дронов без малого ничего не понял, так как газет не читал (что важно — и так дойдет, без газеты) и в словах специально-политических плохо разбирался. Одно только накрепко запало ему в память и в сознание: со всякой власти можно выгоду иметь, а с большевистской — нельзя. Он так и сказал Вавилову, когда ложился спать (Вавилов ему сосед был по койке).