Откровенные

Не первой свежести фрак и белье, плохо вычищенные сапоги, небрежно повязанный галстук, бледное, изборожденное морщинами, когда-то красивое лицо, опушенное громадною, черною с проседью бородой, закрывавшею почти всю грудь, глубоко сидящие глаза, упорные и сосредоточенные, высокий благородный лоб и выражение какой-то спокойной и даже несколько надменной уверенности в умной физиономии и в глазах, — все отличало этого просителя от остальных, бывших в приемной.

Вместо ответа, этот господин подал его превосходительству объемистую тетрадь.

— Это что такое?

— Описание моего изобретения, ваше превосходительство… Хочется думать, что вы прочтете и убедитесь в огромном его значении… Вот уж десять лет, как я хлопочу, хожу по приемным и… и получаю отказы… Я убежден, что никто и не читал этой записки… Узнав из газет, что вы назначены на столь важный пост, я решил обратиться к вам за содействием… Прочтите, и вы увидите, безумец ли я, как находят господа чиновники, или предлагаю России десять миллионов ежегодного сбережения…

— Хоть это и не по-моему департаменту, но я непременно прочту, — проговорил Павлищев, принимая объемистую записку и с некоторым недоумением взглядывая на просителя и как бы соображая: сумасшедший он или нет…

— Искренно вам благодарен, — с чувством произнес старик, — но предварительно позвольте вам вкратце изложить принципы моего изобретения…

Павлищев позволил, и краткое изложение заняло целых пятнадцать минут убежденного и оживленного изложения и грозило еще продолжаться, если бы Павлищев не остановил изобретателя.

— Извините, мне некогда… Я непременно прочту вашу записку… Идея ваша мне нравится… Приходите через месяц.

Обрадованный изобретатель еще раз поблагодарил его превосходительство и ушел, счастливый, с загоревшимися глазами, почти уверенный, что теперь дело его в шляпе.

Его превосходительство направился в свой кабинет. У дверей он остановился и спросил у дежурного чиновника:

— Как фамилия этой просительницы, которая хлопочет о пенсии своей сестры?

— Рогальская, ваше превосходительство! Анна Аполлоновна Рогальская…

— Назойливая дама! — промолвил недовольным тоном Павлищев и скрылся в дверях кабинета.

II

Представительный курьер Сидоренко, — почтенный седовласый старик из отставным вахмистров, с золотой медалью на шее, бодрый и крепкий, с благообразным солидным и серьезно-внушительным лицом, — бесшумно вошел, вслед за звонком, в кабинет и вытянулся в струнку.

— Переодеться!

Старик достал из шкафа темную жакетку и, приняв виц-мундир и Владимирский крест, снятый с шеи, помог его превосходительству принять неофициальный и даже несколько легкомысленный вид обыкновенного смертного.

Этот курьер, переменивший на своем веку не мало директоров, а с ними вместе и не мало взглядов на внутреннюю политику, остававшийся при разных переменах несменяемым, сумевший скопить на своем скромном посту изрядный капиталец, ссужая за небольшие «проценты» господ чиновников, — этот философ сразу заметил, что «новый генерал» не в духе. По наблюдениям старого курьера, генерал, после своих первых четырех приемов, со времени назначения в должность, возвращаясь в кабинет имел всегда веселый и даже игривый вид, точно именинник, что Сидоренко, как тонкий наблюдатель, объяснял себе тем, что генералу «лестно» принимать просителей в новом звании. Эта «лестность» казалась ему тем более понятной, что «новый генерал» был определен прямо «с ветра», из чиновников по особым поручениям при министре, не пройдя обычных иерархических ступеней и попав, так сказать, прямо в рай, не побывав в чистилище. И, надо сказать правду, назначение Павлищева едва ли не поразило старика-курьера более, чем господ чиновников департамента. Консерватор по убеждениям и привыкший, чтобы все делалось «по порядку», старый курьер отнесся к «новому генералу» сперва недоброжелательно и как бы обиженно за нарушение «принципа». Но — оппортунист по натуре — Сидоренко, убедившись, что «новый генерал» ничего против него не имеет, сам через неделю против генерала ничего не имел и даже втолковывал одному своему приятелю, что умных генералов велено назначать со стороны или выписывать из провинции, так как столичные приелись.

Курьер не ошибся. Павлищев, действительно, имел недовольный, раздраженный вид. Оставшись один, он, вместо того, чтобы присесть к столу, быстрыми шагами заходил по кабинету, подергивая одним плечом и хмуря брови.

Это была обширная, высокая и светлая комната в четыре окна, с огромным письменным столом посредине, на котором лежало множество бумаг, печатных записок и брошюр. Солидная мебель была обита черным сафьяном. Шкаф с книгами стоял у одной стены, а на других висели карты и разные таблицы. В углу был телефонный аппарат.