Откровенные

Говорят, что в жизни каждого человека бывает случай счастья, которым только надо уметь воспользоваться. Такой случай выпал и на долю Павлищева в то время, когда он тянул свою скромную служебную лямку, чувствуя неудовлетворенность и даже некоторую озлобленность человека, принужденного зарывать в землю свои таланты и влачить безвестное существование в маленьком городке, без надежды сделать какую-либо серьезную карьеру. А честолюбивый червяк жил в нем и не давал ему покоя. Он видел, какое ничтожество, благодаря связям и протекции, иногда делает карьеру, выдвигается, а для него, сознающего свои способности, будущее казалось сереньким и бесцветным. Ему уж около тридцати пяти лет, а он всего лишь незначительный чиновник, хотя и окончил блестяще курс по двум факультетам. Уж он, было, серьезно подумывал бросить службу и приискать занятия где-нибудь в частном банке или по железной дороге с хорошим содержанием, как неожиданная встреча и знакомство с одним петербургским сановником, приехавшим отдохнуть на месяц в свое имение, в нескольких верстах от того города, где служил Павлищев, изменила его судьбу. Сановнику, озабоченному, что нет «людей», и искавшему «свежих сил», очень понравился этот умный, энергичный, обладавший большим тактом, красивый молодой человек, который с таким вниманием слушал, схватывая, казалось, мысли на лету, о том, как возможно осчастливить Россию, и так тонко умел польстить ему, выражая свое восхищение идеями, которые в тайне считал болтовней доктринера, бумажного человека, незнакомого с жизнью. Павлищеву было милостиво предложено место, и Павлищев, разумеется, с радостью согласился и скоро уехал в Петербург.

Там он блистательно воспользовался случаем и в короткое время приобрел совершенно заслуженно репутацию дельного и талантливого человека. Он работал, писал записки, составлял проекты, исполнял разные поручения и всегда дельно и толково, и когда вместо сановника, не успевшего осчастливить Россию, назначили в те далекие времена другого, который решительно обещал это сделать и даже в самое короткое время, Павлищев, как дорогой клад, как незаменимый человек à tout faire, был рекомендован новому своему начальству. Деловитый, способный и умевший понимать людей, он с прежнею ретивостью стал проводить новую программу облагодетельствования родины и с тою же талантливостью писать проекты и записки, сделавшись близким человеком нового патрона и постепенно забывая старого, сданного в архив. Деятельность его он теперь уж находил возможным порицать с снисходительной, впрочем, оговоркой, что «старик» был слишком бумажный, человек, хотя несомненно искренний и благонамеренный.

Карьера улыбалась Павлищеву, и он работал, не зная устали. Его новый патрон, энергичный и умный человек, сам неустанный работник, умел ценить работу других, и награды сыпались, как из рога изобилия, на этого «нового человека» и enfant chéri, возбуждая завистливые и злостные толки.

— C'est un vrai prokwost! — говорили про Павлищева светские чиновники, не переваривавшие его быстрых успехов. — Он несомненно умен и талантлив, но первый же продаст своего нового патрона, как продал старого!

Нечего и прибавлять, что такие отзывы диктовала зависть, и, конечно, подобная репутация вряд ли имела основание. Павлищев просто был «человеком жизни», как он себя называл, добивающимся своим горбом того, чего другие добиваются связями и родством.

Он знал все эти толки и знал всю эту злобу обиженных маменькиных сынков и карьеристов по праву рождения. Знал и не обращал никакого внимания и даже не старался как-нибудь задобрить их. Напротив, все очень хорошо знали, что Павлищев всеми силами старался у министра, чтобы отличали только хороших работников, а не разных протеже. И потому в свете все эти маменьки и бабушки, все эти дяди и папеньки, желающие пристроить своих присных, терпеть не могли и министра, и его любимца.

Мало ли что говорят про людей на виду? Пусть говорят. Да, наконец, Павлищев был слишком умен, чтобы понимать, что крупные успехи в жизни очень редко достигаются без шипов и одними добродетелями, к тому же и не всегда имеющими ценность на житейском рынке. Эти прямые, правдивые, убежденные герои-чиновники, говорящие начальству тирады à la маркиз Поза, могут являться только в очень плохих романах, а в действительности, если б и нашелся «человек 20 числа», рискнувший на роль маркиза Позы, то такого Позу при самых благоприятных обстоятельствах уволили бы по третьему пункту. Он понимал условия, в которых приходилось действовать, и, снедаемый честолюбием, сознававший свои способности, готов был отдавать их на что попало, уверенный, что и он когда-нибудь «осчастливит Россию» и покажет, как это можно сделать.

И он, давным-давно бросивший «дурь молодости», ставший «человеком жизни», поневоле приспособлялся к духу времени, чтобы успевать, и успевал по мере того, как приспособлялся.