Откровенные

Отворив двери довольно большой комнаты, Бугаев был весело и шумно встречен двумя детьми: мальчиком лет 12 и девочкой лет 10, которые бросились к нему на встречу. Он крепко их расцеловал и, сняв пальто, вошел в комнату, где на диване сидела за починкой белья бледная и болезненная, худая и истомленная женщина с большими серыми глазами и с каким-то безнадежно покорным выражением на своем довольно приятном и миловидном лице. При виде мужа, она оставила работу и взглянула на него пристально и тревожно.

— Ну что? — спросила она.

— Подлец! — угрюмо ответил Бугаев.

Жена больше ничего не спросила и, опустив голову, снова принялась за работу.

— Да ты не сокрушайся, Варенька… Не отчаивайся! — заговорил Бугаев мягким, заискивающим тоном, с нежностью взглядывая на эту худую, больную женщину в черном стареньком платье, в руке которой мелькала иголка. — Это не беда, что он с первого раза отказал! — продолжал Бугаев, присаживаясь у стола и развертывая пакет с покупками. — Я еще раз к нему пойду… на квартиру… Вот, Варенька, я сыру и колбасы принес… Закуси. Ты сыр любишь. Детки! Идите завтракать! Идите, милые!

Он был необыкновенно ласков и нежен с детьми и, видимо, несколько трусил жены и как бы чувствовал себя перед ней виноватым.

— Право, Варенька, не тревожься…

— Да разве я за себя? — кинула Варенька, и бледное ее лицо вспыхнуло румянцем. — Я скорблю за них! — тихо прибавила она, кивнув головой на детей… — Мне что?.. Моя жизнь спета, а вот они… Целых два года ты без места… И сам виноват… Я тебя предупреждала…

Бугаев ничего не отвечал. Ах, если б он ее послушал тогда!

— Ты знаешь, сколько у нас денег? — снова заговорила она, оделив детей.

— Знаю, что немного.

— Тридцать рублей.

— Я денег достану… И место будет, ей-Богу будет, через того же Павлищева. Когда я намекнул этому скоту о Марье Евграфовне, он смутился… очень даже. Знает кошка, чье мясо съела! Я ее уговорю… Она попросит за меня, и он не посмеет отказать… Что ж ты не ешь, Варенька?.. Я для тебя сыр купил… Не посмеет… Он должен дать мне место, а не то…

— Опять какую-нибудь гадость придумаешь?.. — брезгливо спросила молодая женщина.

— Ах, Варенька!.. С такими людьми всякие средства хороши…

— И ты думаешь испугать Павлищева?

— И испугаю. Поверь, что испугаю… Я знаю, чем его испугать! Только бы Марья Евграфовна меня послушалась. Дура! Не понимает своего же счастья… Хотя бы ради сына взялась за ум… Могла бы его обеспечить!.. Я ведь, собственно говоря, ничего дурного ей не предлагаю! — прибавил Бугаев, заметив на лице жены презрительную гримасу. — Что, как ее Вася? — лучше ему?

— Нет… У него жар. Доктор был, говорит: сильная простуда…

— Знаешь ли что, Варенька?.. Поговори ты с ней… Попроси ты ее написать обо мне Павлищеву…

— Проси сам, а я не стану! — холодно промолвила жена и как-то вся съежилась, точно ей вдруг сделалось холодно.

В это время за стеной раздались выкрикивания певицы, имевшей успех на трех сценах. Она проделывала свои ежедневные упражнения: тянула ноты. А за тем предстояло еще прослушать сольфеджио и уже затем несколько арий.

Варенька, у которой и без того нервы были измотаны, проговорила со вздохом:

— О, Господи! И так каждый день!

— Хочешь, я попрошу ее перестать. Скажу, что ты больна?

— Не надо. Я раз ее просила через горничную. Она ответила, что она должна заниматься и, разумеется, права… Какое ей дело до других…

— Ну, так я пойду, Варенька, к Марье Евграфовне… Попрошу ее…

С этими словами он вышел в коридор, а молодая женщина несколько времени сидела в глубокой задумчивости, оставив работу. Наконец, она взглянула на детей, тихо игравших в отдалении, позвала их и вдруг с какою-то порывистою страстностью прижала к себе, и неудержимые слезы лились из ее глаз.

И бедная, измученная женщина думала в это время свою старую безотрадную думу о том, что если бы не эти ненаглядные ее крошки, то разве вынесла бы она всю эту каторгу и разве могла бы жить с этим человеком, которого она давно уже перестала любить и уважать.

Дети испуганно смотрели на мать, а за стеной певица выделывала рулады.

IV

В небольшой, чисто убранной, хорошо проветренной комнате того же «коридора сладких надежд», на мягком низеньком кресле у кровати сидела Марья Евграфовна с книгой в руках. Читала она, видимо, не внимательно, потому что поминутно поднимала глаза на спящего хорошенького мальчика, с белокурыми вьющимися волосами, и тревожно, вся напряженная, прислушивалась к его дыханию и прикладывала руку ко лбу и разгоревшимся щечкам ребенка.