Откровенные

— Вы простите меня, Марья Евграфовна, — говорил он молодой женщине, когда Вася уснул, — что я назвался вашим мужем…

— К чему это? — проронила, вся вспыхивая, молодая женщина.

— Так удобнее. Зачем вас ставить в неловкое положение… Здесь, в Европе, его не прощают…

— Это правда… В Берлине я это испытала…

— Так, по крайней мере, здесь не испытывайте…

— А вам разве удобно?.. Вас могут встретить русские и…

— Бог с ними… Пусть встречают! — перебил Павлищев. — Только вы бы на меня не сердились и уделили бы несколько дружбы! — как-то значительно проговорил Павлищев, целуя руку молодой женщины.

«С чего это он постоянно спрашивает: сердится-ли она? Точно она не сказала ему этого еще в Петербурге?» — подумала Марья Евграфовна и промолвила:

— Ведь вы, кажется, видите, что я не сержусь… К чему же спрашивать?..

Павлищев взглянул благодарным взглядом, снова крепко поцеловал руку Марьи Евграфовны и проговорил:

- Ѣду сейчас к Цану, а вы приготовьте Васю. Надоели бедняжке эти осмотры докторов… И дорога его утомила…

— Даст Бог, поправится…

— Вы думаете? Вы не утешаете только меня?

— Разумеется, думаю…

— О, благодарю вас, Степан Ильич… Подумайте только… ведь одна мысль потерять Васю…

И Марья Евграфовна залилась слезами.

Павлищев усадил ее на диване в своей комнате и тихо пожимал ее руку, стараясь ее успокоить… Он и сам по временам приходил в отчаяние, что сын его умрет, и сам иногда надеялся, что Вася будет жить и будет около него. И в такие минуты в голову его закрадывалась мысль о женитьбе на Марье Евграфовне.

И теперь, утешая ее, он незаметно любовался ее лицом, ее пышным станом и загорался желанием обладать этой женщиной.

В тот же день был профессор Цан.

Опять долгий и внимательный осмотр несчастного Васи, подозрительно взглядывавшего своими большими глазами на серьезное лицо доктора, несколько ободряющих слов, сказанных при больном, и грустное заявление наедине Павлищеву, что положение больного очень серьезно. Распад легких идет быстро, и только чудо может спасти его.

— Вы, разумеется, не скажете этого матери, но вам я считаю долгом откровенно высказать свой взгляд, — прибавил доктор.

У Павлищева брызнули слезы.

— Куда его везти, доктор?

— Куда-нибудь в горы.

— Но как же оставить больного без врачебной помощи?

— Поезжайте в Глион, над Монтре. Там не жарко, а в Монтре есть врачи.

Павлищев, конечно, не сказал Марье Евграфовне всей правды. Однако, предупредил, что профессор находит положение Васи очень серьезным.

— Умрет? — спросила, мгновенно бледнея, Марья Евграфовна.

— С чего вы это взяли?.. Ничего подобного Цан не говорил. Он не теряет надежды… Горный воздух…

— Что вы там шепчетесь?.. Мама! Зачем ты меня оставляешь! — с раздражительным упреком крикнул Вася.

С приезда Степана Ильича, Вася, нераздельно пользовавшийся каждую минуту лаской и уходом матери, стал ревновать ее к нему. Внезапная близость этого постороннего человека, с которым мать так внимательна и добра, вызывала в мальчике подозрительное недоумение и не особенно добрые чувства к Степану Ильичу. Несмотря на игрушки, которые он привез, несмотря на нежность, которую он проявлял, Вася точно дичился его, был с ним сдержан и нередко делал вид, что спит, когда Павлищев подходил к нему.

Это очень огорчало Степана Ильича. О, как ему хотелось встретить ласковый взгляд, приветливую улыбку на этом изможденном личике. Он не терял надежды, что мальчик к нему привыкнет, и когда раз в вагоне Вася улыбнулся ему — он был несказанно счастлив.

Все это заметила и Марья Евграфовна и не знала, как ей быть, что сделать, чтобы расположить сына к Степану Ильичу. Она часто говорила Васе, что папа его умер, и как теперь сказать ему, что папа тот самый человек, которого он не любит?

Этот раздражительный окрик больного заставил Марью Евграфовну вздрогнуть, а Степана Ильича как-то беспомощно и грустно взглянуть на молодую женщину.

— Я еду нанимать виллу в Глион… Там я постараюсь как можно реже показываться ему на глаза! Он не выносит меня! — прошептал он.

Марья Евграфовна смущенная, чувствуя себя виноватой перед мальчиком, приблизилась к дивану, на котором лежал Вася, и сказала:

— Я здесь, мой родной… Я на минутку оставила тебя… Прости, деточка…

И она покрыла поцелуями его мертвенное личико.

— Мне пора лекарство принимать… Скоро эта противная лихорадка придет, я чувствую, а ты с ним говоришь…

— И не пора еще… Лекарство надо принимать в три часа, а теперь только половина третьего… Да, быть может, лихорадка сегодня и не будет, радость моя! — говорила Марья Евграфовна, усаживаясь в кресло против Васи.

— Ты каждый день говоришь: не. будет, и она каждый день бывает! — раздражительно промолвил Вася.

— Милый! Да разве я виновата, что она бывает… Ты знаешь, как я хочу, чтоб ее не было! — воскликнула Марья Евграфовна. — Оттого-то я и думаю, что ее не будет, и говорю тебе… Не сердись же на свою маму! — умоляющим тоном произнесла мать.

Вася выпростал из-под одеяла свою тоненькую, восковую ручку и протянул ее матери в знак того, что он не сердится.

Та прильнула к ней.