Стеллка исправно подпрыгивала и бухала подошвами в пол – тоже трусила, как все, потому что в толпе старшеклассников мы казались гномами. Нас вообще мало осталось, даже Вальку я поймала в последний момент, когда она пальто прям поверх пачки напяливала – и пообещала коньки старые отдать. Теперь Валька, изображая пургу, семенила вокруг Стеллки, как Луна вокруг Земли.
Светлана Петровна наврала, наверно, что старшеклассники попросили елку – никто из этих парней и девок нас особо не слушал. Пока Штин не начал орать, напрыгивая на комсорг-Мороза:
– В зимний лес ты уходи, там под елкой отдохни! И зачем вам новый год, пусть все по-старому идет!
Снегурочка Юлька тоже орала на Мороза:
– Дедушка, надо Зимушке помочь!
Комсорг-Мороз пожимал плечами, стучал посохом и растерянно умолял одноклассников почитать новогодние стишки:
– Чтоб Зима стала доброй!
Бедняга. Парни толкались плечами, девчонки перешептывались. Стеллка с Валькой остановились, как игрушки, в которых кончился завод. Я выла, как буря, которая «мглою небо», нарезая круги вокруг елки, и фата за мной еле успевала. Юлька-Снегурочка с отчаянья начала уж сама про мороз и солнце, но тут вдруг Светлана Петровна из дальнего угла, из-за спин закричала:
– У леса на опушке жила Зима в избушке! [7] Ну же, комсомольцы, поем! Она снежки солила…
– В березовой кадушке! – заорал Штин, хотя Леший не мог подсказывать. – Она! Сучила пряжу! Она! Ткала! Холсты!
– Ковала ледяные да над реками мосты! – подхватили женскими визгливыми голосами другие пионер-ведьмы, которых не видно было за старшеклассниками. Может, подумали, что уже началась дискотека?
– По-то-лок! Ле-дя-ной! – заорали Штин, снежинки и ежи, сдирая пластмассовые шарики с елки и пуляя ими в толпу.
– Дверь скри-пу-ча-я! – наконец подхватили большие девчонки. – За шер-ша-вой сте-ной…
– Тьма колючая! – вместе рявкнул весь зал, перекидываясь шариками. Парни больше орали, чем пели: – Как войдешь за порог…
Ура.
Хорошая песня. Все знают.
И я тоже:
– …всюду иней!
Елка мигала уцелевшими кусками гирлянды и тряслась. Как громко, когда все поют! Но песня неумолимо кончилась. Надо собраться с духом. Старшаки похлопали сами себе, ну да ладно, все равно молодцы, что пели, а я закричала:
– Елочка веткой зеленой махнет, и словно в сказке придет Новый год!
Валька выключила верхний свет, парни засвистели, их девчонки радостно завизжали, переступая громадными, белеющими в темноте капроновыми ногами с круглыми коленками, застучали толстыми каблуками, а по темному залу полетели белые яркие зайчики от завертевшегося зеркального шара. А мы с Юлькой схватили Андрюшку и разодрали напополам. Не его, понятно, а лешачий мешок.
И пришел Новый год. Вылупился из драного мешка. Весь сверкающий, потому что ежи посветили на него украденным у товарища Комарова фонариком. Андрюшка раскланялся, помахал всем солидно, как Брежнев с трибуны, но не выдержал, заржал и стал, сдирая с елки, кидать серебристым дождиком во всех, закричал:
– Зима серебристой порошею засыплет любую беду!
Я добавила, чтоб не больно-то радовались:
– Когда без меня вы соскучитесь, тогда я к вам снова приду!
Юлька меня перекричала:
– Желаем всего вам хорошего в наступающем новом году!
Дальше слов мы не придумали. Ну и все, ну и хватит. Уже получилось. Потому что все веселые стали. Хлопали нам, свистели. Ура. Все на свете можно пересочинить, перепридумать. Главное – действовать.
– Поздравляю всех со мной! Я наступил уже почти! – заорал Штин, размахивая белым беретом. – Объявляю дискотеку!
И нам опять засвистели и захлопали.
Комсорг-Мороз ткнул в клавишу магнитофона:
«Вечерняя смена» Светланы Петровны сделала ее добренькой. Она даже насовала нам оставшиеся от представлений призы, дурацкие, в общем, детсадовские: дудки пластмассовые и корзинки, что кому попало. В раздевалке Штин отобрал у меня дудку – от нее хоть свист и вой, все развлечение; всучил корзинку:
– Бабе Тоне отнеси! Клубки же складывать же!
И удрал, когда Светлана Петровна стала у нас костюмы собирать. Ну и молодец. Потому что надо ведь, чтоб мама его увидела в костюме таком. Шарф забыл даже. Праздник же сегодня, вот-вот. Стеллка наволочку с кружевами отдала вожаткам, чего жалеть, а Валька тоже от Светланы Петровны, пока та ежей свежевала, смылась, пачку не сняла и так и пошла домой, сверкая из-под пальтишка марлевым подолом и белыми колготками. Мы ей маленько завидовали. Ну а мне костюм зимы не жалко, все равно блесток не хватает, корона помялась. Пустая кожура, не костюм. Зима-то теперь – я. Навсегда, даже когда вырасту, не забуду, что я была – зима.