Открыть ящик Скиннера

Статья называется «Младенец в ящике»; рядом с заглавием помещена картинка, на которой улыбающаяся Дебора упирается пухлыми ручками в плексигласовую стенку. Однако читаем дальше. Ящик для младенца, как выясняется, представляет собой всего лишь усовершенствованный манеж, в котором малышка Дебора проводила по нескольку часов в день. Благодаря термостату в нем поддерживалась постоянная температура, и ребенок не страдал ни от опрелостей, ни от насморка. По этой же причине отпадала надобность в подгузниках и пеленках, и мамочка могла избавиться от своего постоянного кошмара: как бы ребенок в них не задохнулся. Скиннер придумал специальную обивку, впитывавшую влагу и запахи; в результате время, затрачиваемое женщиной на стирку, сокращалось вдвое, что было особенно ценно в те времена, когда одноразовые памперсы еще не были придуманы. Все это представляется вполне гуманным, можно даже сказать — феминистским. Если же дочитать статью до конца, оказывается, что благодаря по-настоящему благоприятной окружающей среде (младенцу не грозили негативные подкрепления—даже упав, он не ушибся бы, поскольку углы манежа тоже имели мягкую обивку) ребенок получал одни только поощрения; Скиннер надеялся, что таким образом вырастит уверенного в себе головореза, полагающего, что может справиться со всем, что его окружает, и что таким же будет и его взгляд на мир в целом.

Все это, несомненно, выглядит весьма прогрессивным и благородным, так что Скиннера твердо можно зачислить в ряды гуманистов. Однако (а в моем рассказе «однако» встречается постоянно) статья содержит и предложения читателей: как назвать новое приспособление. «Вырабатыватель условных рефлексов ребенка» — довольно пугающе, если не просто глупо…

В Интернете можно обнаружить тысячи и тысячи Дебор Скиннер, но ни одна не оказывается той, которая мне нужна. Мне хочется найти дочь Б. Ф., удостовериться, что она жива. Я звоню Деборе Скиннер, автору поваренной книги, и четырехлетней Деборе Скиннер, и еще нескольким носительницам этого имени. Мне попадаются Деборы, торгующие цветами, Деборы-физиотерапевты, Деборы-риэлторы, но ни одна из них не признает родства с Б. Ф. Скиннером.

Нет, найти нужную мне Дебору в Америке не удается; нет и свидетельств о ее смерти в Биллингсе, штат Монтана. Но вот кого я нахожу, прибегнув к неоценимой помощи Интернета, — это ее сестру, Джулию Варгас, профессора педагогики Западно-Вирджинского университета. Я набираю ее номер.

— Я пишу книгу о вашем отце, — говорю я, удостоверившись, что она на самом деле дочь Б. Ф. Скиннера. Мне слышно, как где-то на заднем плане звякают кастрюли и стучит нож — чоп-чоп, — и представляю себе ее, другую дочь Скиннера, не попавшую в миф, нарезающую картошку и ярко-оранжевую морковку на старой разделочной доске в уединении своей кухни.

— Вот как, — говорит она, — и что же о нем вы пишете? — Нет сомнения: в голосе ее звучит подозрительность, она явно готова дать отпор.

— Я пишу, — отвечаю я, — о великих психологических экспериментах и хочу включить в книгу сведения о вашем отце.

— Ох… — говорит она и умолкает.

— Вот я и подумала, что вы могли бы рассказать мне, что он был за человек. Чоп-чоп… я слышу, как где-то хлопает дверь.

— Я подумала, — повторяю я, — что вы могли бы сказать мне, что думаете…

— Моя сестра жива, и у нее все хорошо, — перебивает меня миссис Варгас. Я, конечно, ее об этом не спрашивала, но мне понятно, что такой вопрос ей задавали многие, и она знает, что все расспросы о ее семье этим начинаются и кончаются, оставляя в тени выдающиеся научные достижения ее отца.

— Я видела ее портрет на сайте в Интернете, — говорю я.

— Она художница, — объясняет Джулия, — живет в Англии, счастлива в замужестве. Она научила своего кота играть на рояле.

— Была ли она близка с отцом? — спрашиваю я.

— О, мы обе были с ним очень близки, — говорит Джулия и снова умолкает; на этот раз я практически вижу все, чем заполнено это молчание: воспоминания, чувства, прикосновение отцовской руки к детской головке… — Мне ужасно его не хватает, — вздыхает Джулия.

Нож больше не стучит по доске, и дверь больше не хлопает. Место этих звуков занимает голос Джулии Варгас, полный чего-то похожего на ностальгию. Сдержаться она не может.

— Он имел подход к детям, — говорит Джулия. — Он их любил. Наша мать… — Но фразу она не договаривает. — А папа… папа делал для нас воздушных змеев, замечательных змеев, которых мы запускали над Монхеганом. А еще он каждый год водил нас в цирк, а нашу собаку, Хантера, научил играть в прятки. Он мог научить животное чему угодно, так что Хантер играл в прятки, и это было замечательно… А змеев мы делали из дощечек и бечевки, и они летали высоко в небе.

— Так что для вас, — говорю я, — он был самым замечательным отцом.

— Да, — отвечает Джулия, — он точно знал, что нужно ребенку.

— А как насчет… — говорю я, — всей той критики, которую вызвали его работы? Джулия смеется, хотя этот смех больше похож на лай.