Открытая дверь и другие истории о зримом и незримом

— Разве это хорошо — приходить сюда? Твоя мать покинула нас с твоим именем на устах. Неужели ты думаешь, что она когда-нибудь закроет свою дверь перед собственным сыном? Неужели ты думаешь, что Господь закроет дверь перед тобой, малодушное создание? — Нет! Я тебе запрещаю! Я тебе запрещаю! — воскликнул старик. Рыдающий голос снова начал обретать твердость. Он сделал шаг вперед, выкрикивая последние слова повелительным тоном. — Я тебе запрещаю! Не взывай больше к человекам. Ступай домой, блуждающий дух! иди домой! Ты меня слышишь? Я, который крестил тебя, который боролся за тебя, призывая на помощь Господа! — Тут резкие интонации его голоса сменились нежностью. — И она тоже, бедная женщина! бедная женщина! та, к которой ты обращаешься. Ее здесь нет. Ты найдешь ее вместе у Господа. Иди туда и ищи ее там, а не здесь. Ты слышишь меня, мальчик? Иди за ней туда. Она впустит тебя, хотя уже поздно. Если ты будешь рыдать, стонать и просить впустить тебя, то пусть это будет у врат рая, а не у разрушенной двери твоей бедной матери.

Он замолчал, чтобы перевести дух, и голос умолк, но не так, как раньше, когда его время кончилось, и все было сказано, а со всхлипывающим прерывистым вздохом, как будто его прервали. Затем священник снова заговорил.

— Ты слышишь меня, Уилл? О, мальчик, ты же всю свою жизнь любил нищенствовать. Покончим с этим. Иди домой к Отцу — к Отцу! Ты меня слышишь?

Тут старик опустился на колени, подняв лицо кверху, с дрожащими руками, бледный на свету посреди тьмы. Я сопротивлялся так долго, как только мог, хотя и не знаю почему; потом тоже упал на колени. Симсон все это время стоял в двери с таким выражением лица, которое невозможно было выразить словами: нижняя губа у него отвисла, взгляд был диким. Ему, этому образу полного невежества и удивления, казалось, что мы молимся. Все это время голос с тихим прерывистым рыданием раздавался как раз с того места, где он стоял, — как мне показалось.

— Господи, — сказал священник, — Господи, прими его в Свои вечные жилища. Мать, к которой он взывает, с Тобой. Кто может открыть ему, кроме Тебя? Господи, для Тебя не бывает слишком поздно или слишком тяжело. Господи, пусть эта женщина примет его в свои объятия! Позволь ей сделать это!

Я рванулся вперед, чтобы схватить нечто, метнувшееся в дверь. Иллюзия была так сильна, что я не останавливался до тех пор, пока не почувствовал, как мой лоб уперся в стену, а руки вцепились в землю, потому что там не было никого, кто мог бы уберечь меня от падения, как это показалось мне по моей глупости. Симсон протянул мне руку, чтобы помочь подняться. Он дрожал от холода, нижняя губа его отвисла, а речь была почти невнятной.

— Он исчез, — произнес он, запинаясь, — он исчез!

Мы на мгновение прижались друг к другу, дрожа так сильно, что вся сцена вокруг нас задрожала, словно собиралась вот-вот раствориться и исчезнуть; пока я жив, мне никогда не забыть этого: сияние странных огней, мрак вокруг, коленопреклоненная фигура и свет, сосредоточенный на ее белой почтенной голове и поднятых руках. Странная торжественная тишина, казалось, сомкнулась вокруг нас. С интервалами в один слог: «Господи! Господи!» — вырвалось из уст старого священника. Он никого из нас не видел и не думал о нас. Я не знал, как долго мы стояли, подобно часовым, охраняющим его во время молитвы, держа: я — фонарь, а Симсон — свечу, смущенные, ошеломленные, не понимая, что мы делаем. Наконец, он поднялся с колен, выпрямился во весь рост, поднял руки, как шотландец в конце богослужения, и торжественно произнес апостольское благословение — на что? на безмолвную землю, темный лес, открытое пространство, на все, чему мы были всего лишь зрителями… Аминь!

Мне казалось, что сейчас, должно быть, середина ночи, когда мы возвращались назад. На самом деле, было уже очень поздно. Доктор Монкрифф взял меня под руку. Он шел медленно, с видом полного изнеможения. Это было так, как если бы мы все поднялись со смертного одра. Что-то тихое и торжественное повисло в самом воздухе. В нем было то чувство облегчения, которое всегда бывает в конце смертельной схватки. Мы ничего не сказали друг другу и какое-то время шли молча; но когда мы выбрались из-за деревьев и подошли к просвету возле дома, сквозь который было видно небо, первым заговорил доктор Монкрифф.

— Мне пора, — сказал он. — Боюсь, уже очень поздно. Я пойду вниз по долине, тем же путем, каким пришел.

— Только не в одиночку. Я провожу вас, доктор.

— Ну, я не стану возражать. Я старый человек, и волнение утомляет меня больше, чем работа. Я вам очень благодарен. Сегодня вечером, полковник, вы сделали для меня больше, чем кто-либо.

Я сжимал его ладонь в своей руке, чувствуя, что не могу заговорить. Но Симсон, который вернулся вместе с нами и все это время шел с зажженной свечой в бессознательном состоянии, очнулся, очевидно, при звуке наших голосов, и быстрым движением, как бы стыдясь, потушил свой маленький факел.