Открытая дверь и другие истории о зримом и незримом

— Ошибку! — воскликнул он с каким-то странным тихим смешком, подняв воротник пальто, словно почувствовав холод. — Сегодня утром там нет никакого можжевельника, ни справа, ни слева. Можете пойти и убедиться в этом сами. — Через несколько минут он уже садился в вагон; оглянулся на меня и помахал на прощание. — Я вернусь сегодня вечером, — сказал он.

Не думаю, чтобы у меня были какие-то чувства по поводу доктора, когда я шел прочь от суеты железнодорожной станции, заставлявшей меня воспринимать мои личные заботы как нечто весьма и весьма странное. Прежде я испытывал явное удовлетворение от того, что скептицизм Симсона был полностью побежден. Но теперь мне предстояла более серьезная часть дела. Я направился от станции прямо к дому священника, стоявшему на небольшой ровной поляне на берегу реки напротив Брентвудского леса. Священник принадлежал к той разновидности, какая сегодня почти не встречается в Шотландии, в отличие от прежних времен. Это был человек из хорошей семьи, прекрасно образованный, разбирающийся в философии, не столько следуя грекам, сколько собственному опыту, — человек, который встречался в течение своей жизни с большинством известных людей, когда-либо бывавших в Шотландии, и который, как говорили, был очень здрав в своих рассуждениях, не в ущерб той терпимости, которой обычно наделены старики, обладающие мягким характером. Он был старомоден; возможно, не задумывался о проблемах богословия, — обычно это свойственно молодым людям, — и не задавал себе никаких трудных вопросов об исповедании веры; но он понимал человеческую природу, и это, пожалуй, было лучшим его качеством. Он принял меня с самым сердечным радушием.

— Входите, полковник Мортимер, — сказал он. — Я тем более рад вас видеть, что считаю это хорошим знаком для мальчика. С ним все хорошо? Хвала Господу, да благословит Он его и сохранит. Я часто молюсь за него.

— Ваши молитвы помогают ему, доктор Монкрифф, — заверил его я. — Надеюсь сказать то же и о вашем совете.

И я рассказал ему всю историю, — подробнее, чем рассказал Симсону. Старый священник слушал меня, не перебивая, а когда я закончил, у него в глазах стояли слезы.

— Это просто прекрасно, — сказал он. — Я ничего не имею против того, чтобы слышать что-нибудь подобное; это так же прекрасно, как Берне, когда он желал избавления кому-то, — об этом не молятся ни в одной церкви. Ах! значит, он хочет, чтобы вы утешили бедного заблудшего духа? Да благословит Господь этого мальчика! В этом присутствует нечто, возвышающееся над обыденностью, полковник Мортимер. А также вера его в своего отца! Я бы хотел прочитать об этом проповедь. — Затем, бросив на меня встревоженный взгляд, поправился: — Нет, нет, я не имел в виду проповедь; я должен записать эту историю для детей, чтобы они читали ее и помнили о ней.

Я понял, какая мысль мелькнула у него в голове. То ли он подумал, то ли испугался, что я восприму его слова о проповеди, как о проповеди на похоронах. Понятно, что это не прибавило мне настроения.

Едва ли я могу сказать, что доктор Монкрифф дал мне какой-то совет. Как вообще можно дать совет в столь странном деле? Но он сказал: «Пожалуй, я тоже пойду с вами. Я уже старик, и мне не так страшно, как тем, кто находится дальше от невидимого мира. Мне следует подумать о моем собственном путешествии туда. У меня нет определенных убеждений на этот счет. Я тоже приду, и, может быть, в этот момент Господь подаст нам знак, что делать».

Это немного утешило меня — даже больше, чем присутствие Симсона. Разъяснение причины происходящего вовсе не было моим самым страстным желанием. Все мои мысли были заняты только одним, — моим мальчиком. Что же касается бедняги у дверного проема, то я, как уже говорил, сомневался в его существовании ничуть не больше, чем в своем собственном. Для меня это был не призрак. Я знал, что это существо, попавшее в беду. Я знал это так же хорошо, как и Роланд: услышать его в первый раз было большим потрясением для меня, но не сейчас; человек привыкает ко всему. Но сделать что-то для этого существа представлялось большой проблемой; как я мог быть полезен тому, кто невидим, кто больше не относится к смертным? — Может быть, Господь подаст нам знак, чо делать. — Это была старомодная фразеология, и за неделю до этого я, скорее всего, улыбнулся бы (по-доброму) наивности доктора Монкриффа; но в самих звуках этих слов звучало утешение, — разумное или нет, я сказать не могу.