Открытая дверь и другие истории о зримом и незримом

Он не увидел ничего, кроме того, что было увидеть достаточно приятно, — старинную комнату, увешанную гобеленами, очень старыми гобеленами грубого рисунка, выцветшими до мягкости и гармонии; между их складками тут и там виднелась резная деревянная панель, тоже грубая по рисунку, со следами полустершейся позолоты; стол, со странными инструментами, пергаментами, химическими трубками и любопытными механизмами, — все причудливой формы и тусклые, что говорило об их почтенном возрасте. На столе лежала тяжелая старая бархатная скатерть, густо украшенная выцветшей почти до неузнаваемости вышивкой; на стене над ним висело что-то похожее на очень старое венецианское зеркало, — стекло было таким тусклым и покрытым коркой, что почти не отражало, а на полу лежал старый мягкий персидский ковер, потертый до неясного смешения всех цветов. Это было все, что он, как ему казалось, увидел. Его сердце, которое колотилось так громко, что он ничего не слышал, кроме его стука, успокоилось, он пришел в себя. Совершенная неподвижность, поблекшие краски, отсутствие кого-либо; здесь не имелось ни видимого источника света, ни окон, ни лампы, ни камина — и все же какой-то странный свет делал все вокруг совершенно ясным. Он огляделся, пытаясь улыбнуться своему ужасу, пытаясь сказать себе, что это было самое странное место, которое он когда-либо видел, что он должен показать Ффаррингтону часть этих гобеленов и панели с этой резьбой, как вдруг увидел, что дверь, через которую он вошел, закрылась — нет, даже более, чем закрылась; она стала неразличима, покрыта, как и все остальные стены, этими странными гобеленами. Когда он осознал это, его сердце снова тревожно забилось. Он еще раз огляделся и, внезапно вздрогнув, обнаружил то, что казалось живым существом. Неужели его глаза были неспособны увидеть его сразу? Кто это сидел в большом кресле?

Линдоресу показалось, что он не заметил ни кресла, ни человека, когда он вошел. Однако они были здесь, узнаваемые совершенно безошибочно: резное кресло, похожее на панно, человек, сидящий перед столом. Он посмотрел на Линдореса спокойным и открытым взглядом, изучая его. Сердце молодого человека, казалось, трепетало в горле, словно птица, но он был храбр, и его разум сделал последнюю попытку разрушить заклинание. Он попытался заговорить, стараясь произносить слова безразличным голосом и с пересохшими губами, не способными произвести ни звука. «Я вижу, как это бывает», — вот что он хотел сказать. На него смотрело лицо графа Роберта, и, как бы он ни был поражен, он тут же обратился к своей философии, чтобы она поддержала его. Что же это может быть, как не оптический обман, неосознанная мозговая деятельность, неестественный припадок впечатленного этим лицом разума? Но он не мог произнести ни слова, дрожа, с пересохшими губами, безмолвный.

Видение улыбнулось, словно угадав его мысли, — не злорадно, — но с некоторым удивлением, смешанным с презрением. Затем оно заговорило, и этот звук, казалось, пронесся по комнате, не похожий ни на один голос, когда-либо слышанный Линдоресом, — нечто вроде дуновения воздуха или ряби моря.

— Сегодня вечером ты поймешь: это не фантом твоего мозга, это я.

— Во имя Господа! — воскликнул юноша; он не знал, произнес ли эти слова вслух или нет. — Во имя Господа, кто вы?

Фигура поднялась, словно собираясь ответить ему, и Линдорес, подавленный этим движением, с трудом устоял. Крик вырвался из его груди, — на этот раз он услышал его, — и даже в этом своем бесчувственном состоянии ощутил боль от ужаса, прозвучавшего в его собственном голосе. Но он не дрогнул, он стоял в отчаянии, вся его сила была сосредоточена на том, чтобы не отвернуться и не отшатнуться. В его сознании смутно мелькнула мысль о том, что такой контакт с невидимым был бы самым желанным экспериментом на земле, окончательным решением сотни вопросов; но его способности были недостаточно развиты для этого. Он просто стоял, вот и все.