Открытая дверь и другие истории о зримом и незримом

Даже сейчас молодой человек не спросил, что случилось, хотя в любых других обстоятельствах, сделал бы это непременно. Он встал, не говоря ни слова, с нервной быстротой и стремительностью движений, которые может дать только возбуждение, и молча оделся. Это была любопытная сцена: комната, сверкающая огнями, торопливый туалет, и тишина глубокой ночи вокруг. Дом, хотя и был полон гостей, а отголоски празднества только что стихли, выглядел так, будто в нем не было ни одного живого существа — и даже еще более тихим, ибо тишина пустоты и вполовину не так впечатляет, как тишина дремлющей или погруженной в сон жизни.

Когда он оделся, лорд Гаури подошел к столу и налил бокал вина из стоявшей на нем бутылки — золотистого вина, чей аромат сразу же распространился по всей комнате.

— Тебе понадобятся все твои силы, — сказал он. — Выпей это перед тем, как мы пойдем. Это знаменитый императорский токай; еще совсем немного, и тебе понадобятся все твои силы.

Линдорес взял кубок; он никогда прежде не пил ничего подобного, и странный аромат остался в его сознании, как это часто бывает с духами, с целым миром ассоциаций в них. Отец с сочувствием смотрел на него.

— Тебе предстоит величайшее испытание в твоей жизни, — сказал он и, взяв руку молодого человека в свою, пощупал его пульс. — Учащен, но бьется ровно, ты хорошо выспался. — После чего сделал то, что англичанам не присуще, — поцеловал сына в щеку. — Да благословит тебя Господь! — произнес он, запинаясь. — Итак, Линдорес, все готово.

Он взял в руки маленькую лампу, которую, по-видимому, принес с собой, и пошел впереди. К этому времени Линдорес снова начал чувствовать себя самим собой. Ощущение того, что он был одним из членов семьи, у которой была тайна, и что настал момент его личной встречи с ней, было первой волнующей, ошеломляющей мыслью. Сейчас, следуя за отцом, Линдорес вдруг подумал, что он сам отличается от других людей; что в нем есть нечто, делающее вполне естественным то, что он прольет некоторый свет, — о чем и подумать не мог, — на эту тщательно сохраняемую тайну. Какая же тайна его ждет — тайна наследственной склонности, сверхъестественной силы, ментальной структуры или какого-то странного сочетания обстоятельств, одновременно более и менее могущественных, чем эти, — ему предстояло выяснить. Он полностью сконцентрировался, напомнил себе о современном состоянии науки и постарался настроить себя соответствующим образом по отношению ко всем ужасам минувших времен. Он тоже пощупал свой пульс, следуя за отцом. Провести ночь, быть может, среди скелетов той резни старых времен и покаяться в грехах своих предков — оказаться в зоне действия некоего оптического обмана, в который до сих пор верили все поколения и который, несомненно, был поразительным, иначе его отец не выглядел бы таким серьезным, — он чувствовал в себе достаточно силы, чтобы встретиться с этим. Его сердце билось ровно, он был готов ко всему. Молодой человек лишь изредка имеет возможность столкнуться с чем-то подобным, и ему представился такой шанс, который выпадает очень немногим. Без сомнения, это было что-то такое, что чрезвычайно воздействовало на нервы и воображение. Он призвал все свои силы, чтобы справиться с тем и другим. И, вместе с этим призывом к спокойствию, он испытывал не менее серьезное любопытство: наконец-то он увидит, что это за тайная комната, где она находится, как вписывается в лабиринты старого дома. Он постарался представить себе этот самый интересный объект. Он сказал себе, что охотно отправился бы в дальнее путешествие в любое время, чтобы присутствовать при таком исследовании; и нет сомнения, что при других обстоятельствах тайная комната, возможно, с каким-то немыслимым историческим интересом к ней, была бы очень увлекательным открытием. Он очень старался возбудить себя по этому поводу, но было очевидно, насколько второстепенен этот интерес; он сознавал, что это была всего лишь неудачная попытка почувствовать хоть какое-то любопытство к этому предмету. Дело было в том, что тайная комната казалась чем-то совершенно второстепенным — ее затмевало более важное. Всепоглощающая мысль о том, что находилось в ней, отогнала прочь здоровое, естественное любопытство.