Открытая дверь и другие истории о зримом и незримом

Фигура не стала приближаться к нему; через мгновение она снова опустилась в кресло и затихла, потому что ни малейший звук не сопровождал ее движений. Это был человек средних лет, с белыми волосами, но бородой, лишь слегка тронутой сединой, с чертами лица как на портрете — знакомое лицо, более или менее похожее на всех Рэндольфов, но с отпечатком господства и власти, совершенно не свойственными лицам этой семьи. Он был одет в длинное темное одеяние, расшитое странными линиями и символами. В атмосфере комнаты не было ничего отталкивающего или ужасного — ничего, кроме безмолвия, спокойствия, абсолютной неподвижности, бывшей такой же сильной в этом месте, как и в нем самом, что заставляло смотревшего на него юношу непроизвольно дрожать. Выражение его лица было полно достоинства и задумчивости, но не злобы или недоброжелательности. Он мог бы быть добрым патриархом этого дома, наблюдающим за его судьбой в уединении, которое сам же и выбрал. Волнение, охватившее Линдореса, понемногу утихало. Чего он так испугался? Он даже попытался посмеяться над самим собой, когда стоял там, подобный нелепому герою старинного романа, с ржавым, древним мечом, — ни на что не годным, и уж конечно не приспособленным для борьбы с этим благородным старым магом, — в руке…

— Ты прав, — сказал голос, снова отвечая на его мысли. — Что ты можешь сделать с этим мечом против меня, юный Линдорес? Положи его рядом. Почему мои дети встречают меня как врага? Ты — моя плоть и кровь. Дай мне свою руку.

Дрожь пробежала по телу молодого человека. Протянутая ему рука была большой, изящной и белой, с прямой линией поперек ладони, — фамильный знак, которым гордились Рэндольфы, — дружеская рука; старик улыбнулся ему, устремив на него свои спокойные, глубокие голубые глаза. — Пойдем, — сказал голос. Это слово, казалось, заполнило все пространство, таяло в нем со всех сторон, шепталось вокруг него с самым мягким убеждением. Оно убаюкивало и успокаивало. Дух или не дух, но почему бы ему не принять это приглашение? Какой от этого может быть вред? Главное, что удерживало его, — это старый меч, тяжелый и бесполезный, который он держал машинально, но какое-то внутреннее чувство, — он не мог сказать, что именно, — мешало ему опустить его. Возможно, суеверие?

— Да, это суеверие, — безмятежно сказал его предок. — Положи его и иди сюда.

— Вы читаете мои мысли, — сказал Линдорес. — Я ничего не говорил вслух.

— Твой разум говорил, и говорил справедливо. Опусти этот символ грубой силы и суеверия вместе. Здесь именно разум правит всем. Подойди.

Линдорес стоял в нерешительности. Он был спокоен, к нему вернулась способность мыслить. Если этот благожелательный почтенный патриарх был тем, кем казался, то почему же его отец так испугался? к чему эта тайна, в которую было вовлечено его существо? Его собственный разум, хотя и был спокоен, казалось, действовал не так, как обычно. Мысли, казалось, неслись в нем, подобно ветру. Внезапно, ему пришло в голову…

«Он смотрел ему в лицо, прекрасный и светлый ангел, но он знал, что это дьявол».

Эта мысль еще не исчезла, когда граф Роберт вдруг нетерпеливо произнес:

— Дьяволы — это порождение человеческой фантазии, равно как ангелы и другие безумства. Я твой отец. Ты знаешь меня, и ты мой, Линдорес. У меня есть сила, превосходящая все, что ты способен понять, но я желаю наслаждений плоти и крови. Подойди, Линдорес!

Он протянул ему другую руку. Действие, взгляд были полны доброты, почти тоски, и лицо было знакомо, и голос звучал как голос любого представителя семьи. Сверхъестественное! было ли сверхъестественным, что этот человек живет здесь взаперти целую вечность? Почему? Как такое возможно? Было ли этому какое-нибудь объяснение? У молодого человека голова пошла кругом. Он не мог сказать, что было настоящим — та жизнь, которую он покинул полчаса назад, или эта. Он попытался оглядеться, но не смог; его взгляд был пойман родственными глазами, которые, казалось, становились шире и глубже, когда он смотрел в них, и притягивали его со странным принуждением. Он почувствовал, что уступает, движется навстречу странному существу, которое так его манит к себе. Что может случиться, если он уступит? Он не мог отвернуться, не мог высвободиться от очарования этих глаз. С внезапным странным импульсом, причиной которого были и отчаяние, и смущение, и сознательное желание испытать одну силу против другой, он вытянул вперед крест старого меча, между собой и этими умоляющими руками.

— Во имя всего святого! — сказал он.