Открытая дверь и другие истории о зримом и незримом

Дневной свет заполнил комнату, пробиваясь сквозь ставни и занавески и насмехаясь над лампой, все еще горевшей на столе. Она казалось символом душевных и телесных расстройств этой странной ночи; и, как таковая, действовала на ясность разума лорда Гаури, который никак не мог погасить ее, чей ум снова и снова возвращался к этому символу беспокойства. Мало-помалу, когда хватка Линдореса ослабла, он высвободил свою руку, встал с постели сына и потушил лампу, осторожно убрав ее со стола. С такой же осторожностью он убрал со стола вино и придал комнате обычный вид, тихонько приоткрыв окно, впуская свежий утренний воздух. Сад нежился в лучах раннего солнца, спокойный, если не считать щебетания птиц, освеженный росой и сияющий в том мягком свете утра, которое кончается прежде, чем просыпаются заботы смертных. Возможно, никогда еще Гаури не смотрел на прекрасный мир вокруг своего дома, не думая о том странном существовании, находившемся так близко от него, которое продолжалось в течение многих столетий, скрытое от солнечного света. Тайная комната была рядом с ним с тех пор, как он ее увидел. Он так и не смог освободиться от ее чар. Он чувствовал, что за ним наблюдают, следят изо дня в день, с тех пор как он достиг возраста Линдореса, а это было тридцать лет назад. Он вспоминал это, пока стоял там, а его сын спал. Он уже готов был рассказать все это своему сыну, который теперь унаследовал знание своей семьи. И был разочарован тем, что не успел этого сделать. Интересно, услышит ли он его, когда проснется? Не лучше ли ему, думал лорд Гаури, отодвинуть эту мысль как можно дальше от себя и постараться забыть — до тех пор, пока не придет время? Он вспомнил, что и сам был таким же. Он не хотел слушать рассказ собственного отца. «Я помню, — сказал он себе, — я помню», — прокручивая все в голове. Если бы только Линдорес захотел услышать эту историю, когда проснется! Но тогда он сам не был готов, — когда был Линдоресом, — и он мог понять своего сына, и не винил его; но это было бы большим разочарованием. Он думал об этом, когда услышал голос Линдореса, зовущий его. Он поспешно вернулся к постели. Странно было видеть его в вечернем платье, с изможденным лицом, в свежем утреннем свете, льющемся из каждой щели.

— А моя мать знает? — спросил Линдорес. — Что она подумает?

— Немногое; она знает, что тебе предстоит пройти через какое-то испытание. Скорее всего, она будет молиться за нас обоих, так уж устроены женщины, — сказал лорд Гаури с той трепетной нежностью, которая иногда появляется в голосе мужчины, когда он говорит о своей жене. — Я пойду, успокою ее и скажу, что все кончилось хорошо…

— Не сейчас. Сначала расскажи мне, — сказал молодой человек, положив руку на плечо отца.

Как просто! «Я не был так добр к своему отцу», — подумал тот про себя, внезапно раскаявшись в своем давно забытом проступке, который, впрочем, никогда раньше не воспринимал как проступок. И он рассказал сыну всю историю своей жизни — как он почти никогда не оставался один, не чувствуя при этом, как из какого-нибудь угла комнаты, из-за какой-нибудь занавески на него смотрят эти глаза; и как в его жизни присутствовал этот тайный обитатель дома, сидел рядом с ним и давал ему советы. «Всякий раз, когда нужно было что-то сделать, когда возникал вопрос выбора между двумя возможностями, я видел его рядом с собой: я чувствовал, когда он приближается. Не имеет значения, где я находился, — здесь или где-нибудь еще, — как только речь заходила о семейных делах; и он всегда убеждал меня выбрать ложный путь, Линдорес. Я уступал ему, но что я мог поделать? Он делал все таким ясным; он заставлял неправильное казаться правильным. Если в свое время я совершал несправедливые поступки…»

— Ты не совершал их, отец.

— Совершал: я изгнал горцев. Я не хотел этого делать, Линдорес, но он сказал мне, что так будет лучше для нашей семьи. И моя бедная сестра, которая вышла замуж за Твидсайда и была несчастна всю свою жизнь. Это его рук дело, этот брак; он сказал, что она будет богата, и так оно и было, — бедняжка, бедняжка! — и умерла от этого. А еще старый Макалистер… Линдорес, Линдорес! у меня сердце болит, когда я об этом вспоминаю. Я знал, что он придет и даст неверный совет, и скажет мне что-то такое, в чем я потом раскаюсь.

— Надо было заранее решить, хорошо это или плохо, и не следовать его советам.

Лорд Гаури смутился.

— Я не такой сильный, как ты, и не такой умный, — я не могу сопротивляться. Иногда я вовремя раскаиваюсь и не делаю этого; но потом! Если бы не твоя мать и не вы, дети, я бы много раз не дал и фартинга за свою жизнь.

— Отец, — сказал Линдорес, вскакивая с постели, — вдвоем мы можем многое сделать. Дай мне слово очистить это проклятое логово тьмы сегодня же.

— Линдорес, тише, тише, ради всего святого!

— Я не стану молчать! Откроем двери — пусть все, кто хочет увидеть, увидят… Покончим с тайной… Уберем все: шторы, стены. Что ты говоришь? Окропить святой водой? Ты что, смеешься надо мной?