Открытая дверь и другие истории о зримом и незримом

В то время, когда произошли события, о которых пойдет речь, я жил с отцом в Гроув, — большом старом доме, расположенном неподалеку от маленького городка. Этот дом принадлежал ему в течение многих лет, так что, вероятно, я родился именно в нем. Сложенный из красного и белого кирпича, он был характерным представителем архитектуры времен королевы Анны, — сейчас такие уже не строят. Дом выглядел несуразным и непропорциональным: с широкими коридорами, такими же лестницами, лестничными площадками и просторными комнатами с низкими потолками; такая планировка говорила о полном отсутствии рационального использования пространства, что неудивительно, — дом относился к тому периоду, когда земля стоила дешево, и в этом отношении не было никакой необходимости экономить. Хотя он находился близко от города, рощу, окружавшую его, можно было назвать самым настоящим лесом; весной примулы высыпали в ней так же густо. У нас имелось несколько выгонов для скота и замечательный огороженный сад. Сейчас дом сносят, чтобы освободить место для улиц с маленькими убогими домишками, по соседству с которыми это унылое свидетельство пришедшего в упадок дворянского рода смотрелось бы просто ужасно. Дом действительно был унылым, под стать нам, его последним обитателям; мебель выцвела, даже немного потускнела, — похвастаться было нечем. Я, впрочем, не собираюсь утверждать, будто наш род пришел в упадок, ибо это было совсем не так. На самом деле, мой отец был богат, и если бы он этого захотел, то ему вполне хватило бы денег, чтобы дом и жизнь в нем обрели прежний блеск; но он этого не хотел, а я слишком мало времени проводил здесь, чтобы этим заниматься. Это был единственный дом, который я когда-либо знал; и если не считать самого раннего детства и школьных каникул, то в действительности я жил в нем очень мало. Моя мать умерла при моем рождении или вскоре после него, и я рос в суровым и безмолвном доме, казавшемся таковым в отсутствие женщин. Когда я был ребенком, кажется, с нами жила сестра моего отца, заботившаяся обо мне и о нашем доме; но она тоже умерла давным-давно, и мой траур по ней был одной из первых вещей, которые я могу вспомнить. Когда она умерла, никто не занял ее место. В доме имелась экономка и несколько служанок, причем последние, как правило, ненадолго появлялись где-нибудь в конце коридора или исчезали из комнаты, стоило в ней появиться одному из «джентльменов». Миссис Вир я видел почти каждый день, но все, что я могу о ней сказать, это: книксен, улыбка, пара красивых пухлых рук, которые она держала возле своей широкой талии, и большой белый фартук. Таково было женское присутствие в доме. Гостиную я знал только как место, где царил застывший порядок, никогда и никем не нарушавшийся. В ней имелось три высоких окна, выходивших на лужайку, и она одной своей стороной, полукруглой, точно эркер, сообщалась с оранжереей. Иногда я, еще будучи ребенком, заглядывал в них снаружи, разглядывая вышивку на креслах, ширмы, и зеркала, в которых никогда не отражалось ни одного живого лица. Моему отцу эта комната не нравилась, что, вероятно, нельзя было посчитать удивительным, хотя в те далекие дни мне и в голову не приходило поинтересоваться, почему.