Открытая дверь и другие истории о зримом и незримом

— Хорошо, отец, — ответил мальчик. Он был спокоен, как если бы все прекрасно пониял. Когда я уложил его обратно на подушку, он устремил на меня тот благодарный, ласковый взгляд, которым дети, когда они больны, разбивают сердце; слезы, вызванные слабостью, показались у него на глазах. — Я был уверен, что как только ты приедешь, то сразу поймешь, что нужно делать, — сказал он.

— Ты можешь быть уверен в этом, мой мальчик. А теперь, спокойно, расскажи все, как подобает настоящему мужчине. — Подумать только, я лгал своему собственному ребенку! И сделал это только потому, что полагал его рассудок нездоровым.

— Да, отец. В парке есть кто-то… с кем плохо обошлись.

— Успокойся, мой дорогой, ты же помнишь, что волноваться тебе нельзя. И кто же этот «кто-то», с кем плохо обошлись? Мы все исправим.

— Это не так просто, — воскликнул Роланд, — как ты думаешь. Я не знаю, кто это. Там просто кто-то плачет. О, если бы ты только мог это услышать! Он проникал в мою голову во сне. Я слышал его ясно, очень отчетливо, а они думают, что я все выдумал или, может быть, у меня бред, — сказал мальчик с презрительной улыбкой.

Этот его взгляд озадачил меня; он был не так уж похож на больного лихорадкой, как я думал. — А ты уверен, что тебе это не приснилось, Роланд? — спросил я.

— Приснилось? Нет! — Он снова вскочил, как вдруг спохватился и лег обратно, с той же самой улыбкой на лице. — Пони тоже это слышал, — сказал он. — Он подскочил, как будто его подстрелили. Если бы я не схватил поводья, — ведь я был напуган, отец…

— Тебе нечего стыдится, мой мальчик, — сказал я, сам не зная почему.

— Если бы я не вцепился в него, как пиявка, он бы перебросил меня через голову; он мчался и, казалось, даже не дышал, пока мы не оказались возле двери. Неужели и пони это тоже почудилось? — произнес он с легким презрением, но все же проявив снисходительность к моему непониманию. Потом он медленно добавил: — В первый раз это был всего лишь крик; я услышал его до твоего отъезда. Я ничего не сказал тебе, потому что это было так ужасно — бояться. Я подумал, что это может быть заяц или кролик, попавший в силки, и пошел утром посмотреть, но там ничего не было. Но уже после того, как ты уехал, я услышал очень отчетливо; кто-то говорил. — Он приподнялся на локте, подвинулся поближе ко мне и посмотрел в лицо: — «О, мама, впусти меня! О, мама, впусти меня!» — Когда он произнес эти слова, его лицо затуманилось, губы задрожали, мягкие черты лица исказились, а когда он закончил произносить эти слова, из глаз его хлынули слезы.

Может быть, это была галлюцинация? Может быть, это была лихорадка мозга? Не было ли это фантазией, порожденной большой телесной слабостью? Откуда мне было знать? Я подумал, что разумнее всего будет принять это за истину.

— Это очень трогательно, Роланд, — сказала я.

— Ах, если бы ты только слышал это, отец! Я сказал себе, что если бы отец услышал это, он бы что-нибудь сделал; но мама, знаешь ли, позвала Симсона, а этот доктор, — он только и думает, как бы уложить вас в постель.

— Мы не должны винить Симсона за то, что он врач, Роланд.

— Нет, нет, — сказал мой мальчик с восхитительной снисходительностью, — о, нет, это хорошо, я знаю. Но ты… ты — другой; ты просто отец; и ты сделаешь что-нибудь, папа; сегодня же ночью.

— Конечно, — сказал я. — Без сомнения, это какой-нибудь маленький потерявшийся ребенок.

Он бросил на меня быстрый, испытующий взгляд, изучая мое лицо, как бы желая узнать, действительно ли это то, что оказалось способно понять его величество «отец». Затем он схватил меня за плечо и сжал его своей тонкой рукой.

— Послушай, — сказал он с дрожью в голосе. — А что, если бы это было вовсе не живое существо?

— Мой дорогой мальчик, тогда как бы ты его услышать? — спросил я.

Он отвернулся от меня с раздраженным восклицанием: «Ты делаешь вид, будто не понимаешь!»

— Ты хочешь сказать, что это призрак?

Роланд убрал руку; лицо его приняло выражение величайшего достоинства и серьезности; по губам пробежала легкая дрожь.

— Как бы там ни было, ты всегда говорил, что мы не должны никого обижать. Это был кто-то… попавший в беду. О, папа, в страшную беду!

— Но, мой мальчик, — сказал я (я был в полном смятении), — если это был потерявшийся ребенок или какое-нибудь несчастное человеческое существо… Роланд, что ты хочешь, чтобы я сделал?

— На твоем месте, я бы это знал, — с жаром ответил он. — Я всегда говорил себе: отец знает, что делать. О, папа, папа, мне приходится сталкиваться с этим ночь за ночью, с такой ужасной, ужасной бедой, и я не в состоянии помочь! Я не хочу плакать, как маленький, — но что я могу сделать еще? С ним что-то случилось, и никто не хочет ему помочь! Я этого не вынесу! Не вынесу! — воскликнул мой великодушный мальчик. И, по причине слабости не будучи в силах сдержаться, разразился слезами.