Открытая дверь и другие истории о зримом и незримом

Не знаю, бывал ли я когда-нибудь в большей растерянности, но потом, вспоминая об этом, мне казалось, что в той ситуации присутствовало что-то комическое. Достаточно плохо, само по себе, обнаружить, что ум вашего ребенка одержим убеждением, будто он видел или слышал призрака; но то, что он потребовал от вас немедленно пойти и помочь этому призраку, — было самым ошеломляющим требованием, с которым мне когда-либо приходилось сталкиваться. Я — здравомыслящий человек, не склонный к суевериям; по крайней мере, не больше, чем все. Конечно же, я не верю в привидения; но я не отрицаю, как и другие люди, что есть истории, которые я не могу объяснить. У меня кровь застыла в венах при мысли, что Роланд может видеть призраков, ибо это обычно означает истерический темперамент и слабое здоровье, — то, что мужчины больше всего опасаются увидеть в своих детях. Но то, что мне нужно было встретиться с привидением и выручить его из беды, являло собой такую миссию, какая могла озадачить любого. Я сделал все возможное, чтобы утешить моего мальчика, не давая никаких конкретных обещаний; но он не хотел моих утешений. С рыданиями, прерывавшими время от времени его голос, и каплями дождя, падавшими с век, он все же нашел в себе силы вернуться к разговору.

— Он там!.. Он будет там всю ночь! Ты только, подумай, папа, только подумай, — а если бы это был я! Я не могу успокоиться, думая о нем. Не надо! — воскликнул он, отталкивая мою руку. — Не надо! Ты пойдешь и поможешь ему, а мама позаботится обо мне.

— Но, Роланд, что я могу сделать?

Мой мальчик широко раскрыл глаза, — блестевшие от слабости и лихорадки, — и улыбнулся мне такой улыбкой, на какую, как мне кажется, способны только больные дети. — Я был уверен, что ты знаешь, как нужно поступить. Я всегда говорил, что отец знает. А мама, — воскликнул он, и черты его лица стали смягчаться, его руки и ноги расслабились, и он опустился на постель, — мама может прийти и позаботиться обо мне.

Я позвал ее и увидел, как он повернулся к ней с трогательной покорностью ребенка матери, а потом вышел и оставил их, растерянный так, как был бы растерян на моем месте любой мужчина в Шотландии. Должен сказать, однако, что у меня появилось некоторое утешение относительно состояния Роланда. Возможно, у него случилась галлюцинация, но разум его был достаточно ясен, и я не думал, — в отличие от остальных, — что он так уж сильно болен. Девочки были поражены той легкостью, с которой я это воспринял.

— Как он? — воскликнули они на одном дыхании, подходя ко мне и обнимая меня.

— И вполовину не так плохо, как я ожидал, — ответил я. — Совсем не так уж плохо.

— Ах, папа, ты просто прелесть! — воскликнула Агата, поцеловав меня и припав к моему плечу, а маленькая Джини, такая же бледная, как Роланд, обняла меня обеими руками и совсем не могла говорить. Я и вполовину не знал того, что знал Симсон; но они верили в меня: у них было предчувствие, что все будет хорошо. Бог очень добр к вам, если ваши дети смотрят на вас таким образом. Но это не повод для гордости, это делает человека смиренным. Я не был достоин этого; а потом я вспомнил, что должен буду сыграть роль отца для призрака Роланда, и это заставило меня почти рассмеяться, хотя с таким же успехом я мог бы заплакать. Это была самая странная миссия, которую когда-либо поручали кому-нибудь из смертных.