Женщина снова заколебалась, пристально глядя мне в лицо, а затем повторила, слегка запинаясь: «Это и вправду вы, мистер Филипп?» — как будто это и было все объясняющим ответом.
— Да, я Филипп Каннинг, — сказал я, — что я могу для вас сделать? С кем я должен поговорить?
Она начала всхлипывать, стараясь сдержать слезы.
— О, пожалуйста, сэр! Это мистер Каннинг, которому принадлежит вся собственность вокруг дома; это ему принадлежит наш двор, улица и все остальное. Это он забрал нашу кровать и колыбель нашего младенца, хотя в Библии сказано, что нельзя забирать кровать бедняков.
— Мой отец!.. Должно быть, какой-то агент, действовавший от его имени. Вы можете быть уверены, что он ничего об этом не знает. Конечно, я немедленно поговорю с ним.
— Да благословит вас Господь, сэр, — сказала женщина. После чего прибавила, понизив голос: — Это не агент. Это тот, кто понятия не имеет, что такое беда. Тот, кто живет в большом доме. — Но это было сказано вполголоса, очевидно, не для того, чтобы я услышал.
Во время разговора с ней, у меня в голове мелькали слова Морфью. Что за ними скрывалось? Может быть, это объясняло ему, почему его хозяин так много времени проводит в работе, такое количество амбарных книг, и обилие странных посетителей? Я спросил имя бедной женщины, дал ей немного денег, чтобы хоть как-то ее успокоить, и пошел в дом встревоженный и обеспокоенный. Невозможно было поверить, чтобы отец поступил таким образом, но он был не из тех людей, которые терпят вмешательство в свои дела, и я не знал, ни как мне начать разговор, ни что сказать. Мне оставалось только надеяться, что в тот момент, когда я заговорю, мои уста найдут слова, — что часто случается в минуты необходимости, неизвестно по какой причине, даже если тема разговора не столь важна, как та, для которой требуется подобная помощь. Как обычно, я не видел отца до самого ужина. Я уже говорил, что наши ужины были отменны, изысканны и просты одновременно, все превосходно приготовлено, красиво сервировано, — совершенство без напускного блеска, — сочетание, которое очень дорого сердцу англичанина. Я не начинал разговор до тех пор, пока Морфью, с торжественным видом приглядывавший, чтобы все было исполнено надлежащим образом, не удалился; только тогда я заговорил, призвав на помощь все свое мужество.
— Сегодня у ворот меня остановила любопытная просительница, — бедная женщина, которая, кажется, является одним из твоих арендаторов, с которой твой агент, должно быть, поступил слишком строго.
— Мой агент? Это еще кто? — тихо сказал мой отец.
— Я не знаю его имени и сомневаюсь в его компетентности. У бедняжки, кажется, отняли все, — даже ее постель и колыбель ее ребенка.
— Без сомнения, она задержала арендную плату.
— Весьма вероятно. Она показалась мне очень бедной, — сказал я.
— Ты говоришь так, словно речь идет о пустяках, — сказал отец, подняв на меня глаза, слегка удивленный, но нисколько не шокированный моим заявлением. — Но если мужчина или женщина арендуют дом, то, полагаю, они должны платить за него ренту.
— Разумеется, — ответил я, — когда им есть, чем заплатить.
— Я не согласен с твоим утверждением, — сказал он. Но не рассердился, чего я, признаться, опасался.
— Я думаю, — продолжал я, — что твой агент, должно быть, поступил слишком строго. И это побуждает меня сказать то, что уже давно пришло мне на ум (это, без сомнения, были те самые слова, которые должны были прийти мне на помощь; они родились под влиянием момента, и все же я произнес их с глубоким убеждением в их истинности), — а именно: я ничем не занят; я постоянно ищу, чем убить время. Сделай меня своим агентом. Я разберусь во всем сам и избавлю тебя от подобных ошибок; к тому же, это будет вполне подходящее занятие для меня…
— Ошибок? Но какие у тебя есть основания утверждать, что это ошибки? Должен признаться, это очень странное предложение, Фил, — раздраженно сказал он, а затем, помолчав немного, добавил: — Ты вряд ли и сам понимаешь, что предлагаешь. Знаешь ли ты, что значит быть сборщиком арендной платы? Это значит ходить от двери к двери, неделю за неделей; присматривать за тем, чтобы был выполнен необходимый ремонт и так далее, получать деньги, — что, в конце концов, самое главное, — и не вестись при этом на сказки о бедности.
— Это лучше, чем если ты позволишь заниматься всем этим людям, не ведающим жалости, — ответил я.
Он бросил на меня странный взгляд, который я не очень хорошо понял, и резким голосом произнес то, что, насколько мне помнится, никогда не говорил раньше:
— Ты стал немного похож на свою мать, Фил…
— На свою мать! — это упоминание было настолько необычным — нет, в высшей степени необычным, — что я очень удивился. Мне показалось, что в этой застывшей атмосфере внезапно появился совершенно новый элемент, словно бы еще один участник нашего разговора. Мой отец смотрел на меня, словно сам, в свою очередь, был удивлен моим удивлением.
— Разве это настолько необычно? — спросил он.
— Нет, конечно… нет ничего удивительного в том, что я похож на свою мать. Просто… я очень мало слышал о ней… почти ничего.