Открытая книга

Я давно не упоминала о своем отце, — с тех пор как он уехал на Амур с твердым намерением привести на сельскохозяйственную выставку быка «симментальской породы». Но однажды он прочел обо мне заметку в «Известиях» и прислал восторженное письмо, в котором упоминал между строк, что всегда предсказывал мне блестящую будущность в медицинской науке.

Мы стали переписываться, и, хотя это были главным образом рассуждения о том, какое значение имеет складское дело для развития транспорта в Советском Союзе, все же я теперь много знала об отце и радовалась тому, что знала. Пятый год он работал в камере хранения на одной из маленьких станций недалеко от Ташкента. Пятый год — уже и это было на него удивительно не похоже! Он бросил пить — не сразу, как это неосторожно сделала его покойная супруга, а постепенно, согласно разработанной им «оригинальной» системе.

К одному из писем было приложено фото: грустный седоусый человек с маленьким носиком смотрел на меня добрыми глазами; и, рассматривая это фото, я, быть может, впервые в жизни не испытала того чувства, которое неизменно возникало в душе, когда я думала об отце, — смешанного чувства жалости и стыда, горечи и недоумения.

Несколько раз он настойчиво спрашивал, удалось ли мне разыскать рукопись Павла Петровича, — по-видимому, наш последний разговор в Ленинграде, когда я сказала ему, что вся моя жизнь зависит от того, найдется ли эта рукопись, сохранился в его памяти и беспокоил его. «Надо ли, нет ли, а инцидент не исчерпан! — грозно восклицал он. — Оставить не могу, даже если бы и просила. Это не царизм! Адрес Раевского можно узнать через лопахинских, которых встречал и встречаю. А узнавши адрес, советую припечатать типа, согласно закону».

У меня с лопахинцами, кроме Володи Лукашевича, давно оборвались связи, и, не дождавшись, пока я возьмусь за дело, отец сам стал разыскивать земляков, разбросанных по всем городам и селам. К тому времени, о котором я пишу, он, по-видимому, напал на след… Впрочем, трудно было разобраться в его витиеватых письмах.

В этот вечер я рано вернулась домой. Павлик еще не спал. Скрестив ножки, он сидел на постели и серьезно разговаривал с Агнией Петровной о Мише мордастеньком, у которого, оказывается, было два папы. Утром, гуляя с Павликом по Ленинградскому шоссе, бабушка точно установила этот факт.

— Бабушка, а у тебя был папа?

— Был, деточка.

— Один?

Агния Петровна долго не отвечала, должно быть задумалась, и Павлик, повторив свой вопрос раз десять, решил переменить тему:

— Бабушка, а почему, когда другой ест мороженое, тот тоже хочет?

Я услышала этот разговор из соседней комнаты и вошла, когда Агния Петровна сложно доказывала, что «тому» не следует хотеть, что это плохое чувство называется завистью, и т. д.

Андрей позвонил, что скоро приедет, и Агния Петровна ушла, чтобы приготовить ужин. Павлику пора было спать, но он так жалобно стал просить: «Ну, мы немножко поговорим, хорошо?» — и мне самой так этого хотелось, что пришлось пойти на обман: погасить верхний свет и прикрыть дверь, чтобы бабушка не могла догадаться, что мы сидим в полутьме и болтаем.

— Расскажи, мамочка. Это сказка?

— Сказка. От бабушки влетит.

— Не влетит, — шепотом сказал Павлик. — Она не услышит.

Павлик обнял меня за шею.

— Ну ладно. Только с условием. Я стану рассказывать, а ты спи. Жил-был на свете старый доктор. На вид он был очень страшный — сгорбленный, бородатый, а на самом деле добрее его не было никого на свете. И была у него дочка, которую звали Машей…

Сказка была близка к концу, когда дверь приоткрылась и Агния Петровна сказала шепотом:

— Танечка, к телефону.

— Андрей?

— Нет.

Это был Крамов.

— Татьяна Петровна, сижу над вашим планом и, признаться, не могу найти дорогу среди вопросительных знаков.

— Каких вопросительных знаков?

— На полях.

— Я не ставила на полях вопросительных знаков.

— Вы-то нет! Зато я то и дело ставлю. Вы не могли бы приехать ко мне?

— Когда?

— Да хоть сейчас. Жду вас.

Еще недавно я от души удивилась бы, услышав это любезное приглашение. Но на новогоднем вечере в Доме ученых Крамов открыто представил Глафиру Сергеевну как свою жену, и она сообщила всем по очереди — в том числе и мне, — что до сих пор Валентин Сергеевич жил замкнуто, одиноко, а теперь она намерена устроить совсем другой, «открытый» дом, в котором часто будут собираться друзья.

По некоторым намекам можно было понять, что прошлое Глафиры Сергеевны не имеет ни малейшего отношения к настоящему и что такую почтенную пару, как Татьяна Петровна и Андрей Дмитрич, она всегда будет рада увидеть в своем почтенном семейном доме. Вероятно, она была бы изумлена, услышав, какими словами — весьма выразительными — воспользовался Андрей Дмитрич, чтобы оценить это приглашение! Так или иначе, а ехать все-таки нужно было: директор института вызывает заведующую лабораторией, а был ли он женат и на ком — не имело ни малейшего отношения к делу!

На третьем этаже было полутемно, я не сразу разобрала номер и отдернула руку от звонка, услышав за дверью чей-то задыхающийся голос.

— Вы шантажист! И если вы еще раз посмеете явиться ко мне…