Открытая книга

Тяжелый малахитовый прибор — чернильница в виде чаши, обвитой змеей, — стоит на столе, за которым сидит невысокий плотный человек лет пятидесяти, с энергичным красным лицом, на котором особенно заметны большие темно-рыжие брови. Это Павел Ильич Максимов, заместитель наркома здравоохранения, в недавнем прошлом врач, работавший председателем одного из областных исполкомов. Он молчит, крепко сжимая челюсти. Говорит, опустив глаза. Все это сильно огорчает меня в первые минуты нашего разговора. Что это за человек? На своем ли он месте? Понимает ли всю важность вопроса? Кто знает? Он всматривается, взвешивает, медлит. Одно можно сказать с уверенностью: он осторожен.

Мы, Крамов и я, в его просторном, с высокими окнами, с высоким потолком кабинете.

— Но почему же вы думаете, Татьяна Петровна, что мы намерены, извините, купить кота в мешке? Валентин Сергеевич привез данные, которые не позволяют сомневаться в высокой активности препарата.

Крамов встает, прохаживается, садится — манера, которую я не замечала прежде. Я не замечала прежде, чтобы он был так уверен в себе. Он тратит теперь «вдвое меньше времени на вежливость», как сказал о нем Николай Васильевич.

— Павел Ильич, я только что доложила вам о нашей работе. Нам удалось доказать, что препарат из плесневого грибка представляет собою кислоту, неустойчивую в водном растворе, но образующую значительно более устойчивые соли. Я объяснила, почему этот путь обещает быстрое решение задачи. А между тем… Должна сознаться, что мне кажется странным направление этого разговора. Как будто ни нашей лаборатории, ни нашего препарата вообще не существует на свете.

Я не спала, голова кружится, и сердце по временам начинает биться скоро и слабо.

Крамов встает, прохаживается, садится — покрупневший, пополневший и все-таки очень маленький, особенно когда он поудобнее устраивается в глубоком кожаном кресле.

— Я вполне понимаю волнение Татьяны Петровны. Она занималась плесенью еще до войны. Она упрямо — нужно отдать ей должное — верила в бактерицидные свойства плесени в то время, как многим это убеждение казалось несколько странным.

— Многие — это вы?

Максимов поднимает карандаш, чтобы постучать по столу…

— В том числе и я, — не колеблясь, с достоинством отвечает Крамов. — Однако, насколько мне известно, возражения — в том числе мои — не остановили Татьяну Петровну. Она продолжала работать и добилась бы значительных результатов, если бы…

— Если бы ей не мешали.

Максимов опускает руку, не постучав по столу.

— Мешали? О нет! — тонко улыбаясь, отвечает Крамов. — Но оценим положение спокойно. Англичане получили новый препарат, который нужен нам, будем прямо говорить, до зарезу. Есть возможность наладить производство этого препарата у нас — в этом, разумеется, мы будем прежде всего рассчитывать на помощь Татьяны Петровны. Быстро помочь бойцам, страдающим от раневых осложнений. Положите на одну чашу весов эту возможность, а на другую — ложно понятую научную честь…

А, честь? Он говорит о чести, этот старый знакомый?

— Не знаю, Валентин Сергеевич, кому из нас следовало первому сказать о научной чести. Кто утверждал, что вопрос плесени вызывает представление о задворках науки, потому что «на задворках обычно пахнет плесенью и валяется мусор»?

Крамов слушает меня, положив ногу на ногу, с равнодушным, почти скучающим видом.

— Вы сказали… кто станет интересоваться… никто не захочет узнать историю вопроса. Ошибаетесь, Валентин Сергеевич! Эта история началась не вчера. Десять… нет, двенадцать лет в вашем архиве пролежала рукопись, в которой свойства плесени были доказаны опытами на животных. И теперь, когда задача давно проверена и обдумана, когда она требует лишь одного — хорошей лаборатории, — теперь вы предлагаете нам от нее отказаться? Да кто вы такой, чтобы…

Крамов медленно поднимается с кресла, снимает пенсне, протирает стекла. Пальцы — я замечаю это со злобной радостью — немного дрожат. Заместитель наркома обходит вокруг стола, успокоительно поднимая руку. Они оба что-то говорят, мне все равно, я не слышу.

— Да кто же вы такой, чтобы отменить не только мой труд — за него я еще постою, — а труд нескольких поколений! Какую пользу надеетесь извлечь для себя из этого дела? Кого думаете обмануть — очевидно, тех, кто еще не знает…

Крамов со страдальческим выраженьем подносит пальцы к вискам, и от этого знакомого жеста у меня — сама не знаю почему — вдруг пропадает дыханье.

…Странное, успокоительное чувство, что все это уж было когда-то — точно так же я кричала, не помня себя, и кто-то наливал воду в стакан широкой, твердой рукой, — охватывает меня. Точно так же я отталкивала стакан, а потом выпила, и немного воды пролилось на ковер. Точно так же я лежала на диване, и кто-то смотрел на меня серыми, внимательными глазами и говорил: «Успокойтесь, Татьяна Петровна, вам нельзя волноваться». Точно так же я хотела подняться на локте, а мне сказали: «Молчите и лежите спокойно».