Открытие алмазного пути

Пьеса была связана с ощущениями невежественного ума в состоянии, называемом "бардо". "Бардо" означает "промежуточное состояние" между смертью и перерождением, когда сознание уже свободно от старого тела и ещё не прикрепилось к новому. Вплоть до освобождения ум связан собственными проекциями. В результате он воспринимает все происходящие процессы как реальные; какие - обстоятельно объяснено в "Бардо Тхёдол", знаменитой "Тибетской книге мёртвых".

Посредством символических действий и выразительных масок инсценировка Кюнзига Шамарпы весьма наглядно показывала, как содержимое подсознания созревает после смерти. Как уже упоминалось, когда поступление новых чувственных впечатлений прерывается, неподготовленный ум не оказывается мудрее, чем при жизни тела. Он и после смерти продолжает видеть свои изменяющиеся проекции как реальные, и неизбежным результатом этого являются ненависть или гордость, жадность или ревность, привязанность или тупость. Не более чем за семь недель наиболее сильные из этих чувств придают соответствующую структуру восприятию, и мы оказываемся в одном из шести обусловленных миров. Таким образом, ощущение ада или рая, духов или полубогов, человеческого или животного тела есть не что иное, как накопившиеся действия существ, или их "карма". Эти меняющиеся сны есть наше восприятие жизни и смерти, перехода из одного существования в другое. Одним словом, пьеса показывала, как обусловленные состояния продолжаются, пока ум не осознает свою открытую, ясную и безграничную суть. Тогда бесстрашие, радость и сочувствие не прекращаются никогда, и их сила вне всяких мыслимых пределов.

Можно было действительно почувствовать, что постановка Кюнзига Шамарпы находит живой отклик у публики. В спектакле превосходно сочетались и практично дополняли друг друга абсолютные и относительные поучения, показывалась тесная взаимосвязь цели и пути. Для материалистов подчёркивались непостоянство и изменчивость всего, для нигилистов - связь причин и следствий. Показывая, как наши благотворные поступки предстают после смерти в дружелюбных белых формах, а негативные действия появляются из пространства в качестве устрашающих чёрных видений, эта пьеса была очень поучительной для незрелых людей, живущих иллюзиями.

Следующий танец, очень древний, рассказывал о царе, который отдал другим своё богатство, жену и даже глаза - словом, всё, что имел. Он и впрямь был великодушен, но длинные напыщенные монологи нам порядком поднадоели, и вскоре мы порадовались за царицу, что и ей больше не нужно было всё это слушать. Фольклор, конечно же, был занимателен, но наше внимание сосредоточилось на Кармапе и происходящем вокруг него. Он был попросту важнее.

Днём нам пришлось объяснять то, что мы знали о тибетских практиках, группе итальянцев, с роскошью разъезжающих по экзотическим странам. Странно, какими большими и сильными выглядели даже южные европейцы рядом с тибетцами и непальцами, но бросалась в глаза также наша незрелость и индивидуализм. Впервые я официально объяснял тибетскую религию и культуру западным людям, и это вызвало во мне настоящий всплеск энергии, - я впервые ощутил уверенность и радостное волнение, которые в дальнейшем станут постоянными. Передача сработала, наш глубокий интерес подействовал на них, и они все отправились за благословением к палатке Кармапы. После этого все молчали, и самым чудесным было то удовольствие, с которым Кармапа и другие ламы принимали участие в этом процессе. Было видно, что они стремились навести мосты, хотели, чтобы мы на Западе поняли их. Это открытие пронзило нас как молнией и осталось с нами: ведь это - огромной важности дело, которому стоило посвятить жизнь.

Когда танцы закончились, а дождь так и не начался, наступила очередь всех остальных, и совершенно спонтанно, ко всеобщему удовольствию, все стали демонстрировать свои таланты - кто в борьбе, кто в пении, кто ещё в чём-нибудь. Меня тоже попросили показать какие-нибудь фокусы. И, хотя в школе, как и большинство моих друзей, во время уроков физкультуры я был занят более интересными вещами, всевозможные сложные прыжки у меня в костях; тибетцы не видели раньше ничего подобного. До них дошли рассказы о нас, которые следовали за нами из Непала, и, так как своей внешностью и поведением я походил на воинов восточного Тибета, меня снова прозвали "кхампа". После этого стало невозможно избежать света рампы, и несколько раз в день мне приходилось без особого восторга становиться гимнастическим снарядом для не очень-то гигиеничных маленьких монахов или демонстрировать крепость своих хорошо смазанных западных мускулов. Этим, конечно, похвастаться было легче всего.

В паузе между танцами кто-то принёс транзистор, подарок Кармапе от бутанского короля. В 1970 году этот предмет выглядел совершенно "нездешним" в Гималаях. Его хотели починить; как мы ошибочно полагаем, будто тибетцы обладают особыми медитативными способностями, так же и тибетцы ожидают "технического мастерства" от нас.