Открытие мира (Весь роман в одной книге)

Раз заглянул в заведение Вани Духа сам Шуркин бог — Григорий Евгеньевич. Он не заметил ребят, так смутился, застав полную кузницу народа. Мужики, как всегда, тоже застеснялись учителя, первые тронули свои шапки и картузы, поднялись с пола. Григорий Евгеньевич виновато поздоровался и хотел уйти, но Аладьин радостно — поспешно освободил ему местечко поближе к огню, рукавом шубы обмахнул еловый чурбан, на котором сидел, мужики уважительно посторонились, дали дорогу.

— Славно у вас тут, — сказал Григорий Евгеньевич, присаживаясь, покашливая, оглядывая с удовольствием кузню — слесарню, гудящий горн, Прохора, который качал мехи. — Очень славно… Будем знакомы, — протянул он неловко руку питерщику.

Прохор осторожно пожал, проговорив:

— Извините, грязная.

Григорий Евгеньевич поспешно спрятал свою руку в карман, словно ему было стыдно, что она у него чистая.

Разговоры в кузнице смолкли, все принялись копаться в кисетах, закуривали, отводя бережно дымки цигарок подальше от елового чурбана. Стало слышно, как дышали под ногой Прохора мехи, вгоняя в поддувало воздух. Горн ровно гудел, синие узкие языки огня жадно лизали уголь и железо. Горбатясь, нагнув головы, мужики старательно рассматривали глинистый пол, как бы боясь ненароком обеспокоить взглядом учителя. Только дяденька Прохор, работая, косился изредка, точно ощупывая Григория Евгеньевича, как это делал когда‑то в школе, на кухне, Аладьин, приходя за книгами. И сейчас, в кузне, Никита широко, дружески улыбался во всю нитяную, редкую бороду. Не спуская с учителя загоревшихся глаз, шевелил губами, словно хотел и не решался что‑то ему сказать очень ласковое и очень нужное.

Всем было как‑то неудобно, не по себе, даже ребятам. Они забились под верстак, в самый темный угол. Беда, как увидит их Григорий Евгеньевич, — вечер скоро, а они и дома еще не бывали, не принимались за уроки.

— Я, кажется, помешал беседе, — смущенно промолвил Григорий Евгеньевич, беспокойно потирая подбородок.

— Помешать вы нам не можете, а совсем наоборот, — живо, ласково откликнулся Никита. — Вот сидим, кумекаем от нечего делать.

— О чем?

— Да ведь чего мужик хочет, о том и бормочет, — усмехнулся Аладьин. — Разговоры известные: как дальше жить — поживать?

Все мужики будто по команде оторвали глаза от пола, завозились и замерли, уставясь на Григория Евгеньевича. Один Прохор, отвернувшись от народа, глухо кашляя, ворочал клещами в огне колодезную цепь, — он словно не интересовался, что скажет, ответит Никите учитель.

Григорий Евгеньевич, бледный от синего огня, беспокойно оглядываясь, роясь в карманах, виновато повторил:

— Как жить? Да, да… как?.. Угостите табачком, забыл папиросы, — сконфуженно обратился он к мужикам, и кисеты с махоркой и бумагой услужливо потянулись к нему со всех сторон.

Он долго, неумело сворачивал, клеил крючок из лоскутка, просыпал махорку себе на колени. Шурке было больно и жалко смотреть на Григория Евгеньевича, на его растерянное лицо и добрые, нехорошо бегающие глаза. Вот он поднимется сейчас с чурбана, вздернет возмущенно плечами, как на сходе, закричит тонким, не своим голосом: «Что вы от меня хотите?» — повернется спиной к мужикам и уйдет из кузницы, и Шурка потеряет своего бога, свет и правду, ничего у него не останется, и неизвестно будет, как жить дальше… Но ему сладко щекотали лицо знакомая копна взъерошенных волос и мокрая бритая щека, его обдавало душистым, от папиросы, дыханием, Григорий Евгеньевич держал его на руках, прижав крепко к груди, кружился по комнате и, смеясь, шептал горячо на ухо: «Скоро!..» Нет, нет, он не уйдет из кузницы. Он скажет мужикам самое главное, самое важное, чего не сказал тогда на сходе.

Учитель прикурил у Косоурова и раскашлялся. Вытерев платком глаза, как будто успокаиваясь, похвалил:

— Крепкий табачок.

— У нас все крепкое… окромя жизни, — ответил Аладьин.

— Задним умом и мы — кремни. Хоть огонь высекай, — скривил губы Ваня Дух.

— Ну, зачем так? — поморщился Григорий Евгеньевич, бледнея и вспыхивая, опять волнуясь, пряча взгляд, будто он виноват во всем, на что жалуются мужики. — Все идет к своему логическому концу, — тихонько заговорил он. — И война, и земельные отношения… классы, государство… Видите ли, в природе развитие происходит от низшего к высшему. От простого, мельчайшего организма — к сложному, большому, как, допустим, человек. Так приблизительно и в обществе, то есть в жизни… Понимаете? Есть силы, не зависимые от нас, которые действуют к лучшему. Всегда и только — к лучшему, к высшему? Это — закон развития… история. Не надо мешать этим силам. Побольше простора им, помощи… насколько возможно, разумеется. А главное — нуте — с… не падать духом, ждать. Мужики стали скучными.

— Это мы умеем.

— Давно — о ждем… да ничего не можем дождаться.

— А может, историю‑то подтолкнуть маленько под задок? — спросил Прохор, неожиданно оборачиваясь к учителю с разогретой цепью в клещах. — Чтобы поторопилась она для нас, грешных?