Открытие мира (Весь роман в одной книге)

Она перехватила раму ловчей, за дверцу, согнулась вовсе к земле и поползла, бормоча что‑то еще, объясняя, оглядываясь назад, на застывших ребят. А этого не надо было делать, оглядываться. Бабка тотчас запнулась, зеркало грохнулось на камни, и только серебряные зайцы кинулись врассыпную из‑под ног.

— Ой, что я наделала! Какую беду великую натворила! — завопила, запричитала бабка, подбирая для чего‑то осколки непослушными руками, трогая уцелевшие ящички и дверцы. — Ой, ребятки — ребятушки, вы хоть Мише мому не сказывайте, угомону на него нет. Я сама скажу. Невзгодье свалилось: не донесла… отобрали сломлинские… А что? Отнимали бабы, правду говорю, как на исповеди.

Кругом уже пахло гарью — сырым едучим дымом и горелой, сладковатой соломой. Слышнее стали галдеж, скрипы и стуки, ржание лошадей, мычание коров. Внезапно заговорил большой церковный колокол и все заглушил. Это не благовест к вечерне, призывно — спокойный, мерный, как всегда, а что‑то непонятно частое, тревожное. В колокол били нескладно, торопливо, изо всей силы, он ревел и стонал, как от боли, и звал на помощь. От этого неслыханного звона Шурку и Яшку передернуло.

А тут еще они увидели, как в роще из огня и дыма неслышно появились какие‑то мужики с тугими бурыми кулями на плечах, что с бревнами, — двое впереди, трое поодаль, сзади. В кобеднишных заметных пиджаках мужики, пригибаясь, таились, беззвучно перебегая в березах, темные и длинные, словно вечерние кривые тени от деревьев. Выбравшись к Волге, они кинулись с косогора вниз, к воде, ломясь сквозь кусты, и скоро появились на барском лугу багряно — светлые, с блеском на лицах, озаренные солнцем. Мужики поснимали пиджаки, расцвели рубахами радугой, шли теперь вперевалку, с отдыхом, посиживая иногда чуть на тугих кулях, как на камнях, покуривая, балагуря, точно возвращались с ярмарки навеселе. Они явно держали дорогу на перевоз, к лодке, которая виднелась на этой стороне у заводи на песчаной косе. Перевозчика, самого Капарули — водяного, нет, шатается где‑то, продает свою рыбу, им больно кстати, мужикам: все будет шито — крыто. Положат мешки в завозню, возьмутся за весла, только их, грабителей заволжских, и видели.

Ребятам стало не до бабки Ольги и разбитого «трумо». Но бабка привязалась к ним, не прогонишь, заторопилась сызнова в усадьбу и бубнила себе под нос:

— Телку не минешь брать, коров‑то, поди, всех уж расхватали, не прозевали… Ай, неразумная дура старая, на что позарилась! И он хорош, не плоше меня: бери да бери трумо… Ведь как просила: обратай лошадушку, Миша, прикажи, енерал ты мой грозный, распрекрасный, сабля вострая, сапоги со шпорами, все тебя слушаются, боятся… Того же серого жеребца и запрягай, не зевай. Привязывай к телеге корову, хоть две. Ярку, поросенка заодно вяжи, вали на рогожу в задок, передок, как ловчее, сподручнее. И дома. И все целехонько. Не мы, так другие… Сам говоришь — пируй!.. Вот те и попировали… Ох, нелады какие! Ничегой‑то теперя не достанется, как побирушке — нищенке на похоронах, на свадьбе, — одни охлебки, опивки. Опоздала, Ольга Капитонна… Ай нет?

Бабка обогнала ребят, откуда и силы взялись, и резво покатила березняком, рощей, заспешила прямехонько на огонь.

— У меня там, в сумке, две неписаные тетрадки, чистые, — пробормотал несуразное Яшка. — И «Принц и нищий», взял в субботу, заглянуть не успел…

А колокол продолжал оглушительно звать на помощь, на пожар. Все раздражающе острей, горче и слаще пахло дымом. И точно не ребята бежали сломя голову, а им навстречу стремительно неслись деревья, беспрерывно нарастал гром, вспыхивали и не гасли молнии, приближаясь, увеличиваясь в сплошное, белое, с металлическим блеском, пламя, и вся роща, надвигаясь, горела и дымила. Потом церковный колокол смолк опять внезапно, и сразу стали слышны треск огня, близкие крики и топот, истошное кудахтанье кур и мычание скотины, слабый детский плач.

Яшка и Шурка махнули по — кошачьи на высокую каменную ограду, только штукатурка посыпалась под босыми ногами и заныли ногти на пальцах рук. Вмиг одолели ребята кирпичную кладку, повисли на железной ржавой решетке, сделали усилие и оседлали решетку. Усадебный двор возник перед ними, и они его сразу не узнали.