Открытие мира (Весь роман в одной книге)

И вдруг все это неожиданно кончилось — споры о пашне, кто лучше, глубже поднимет перелог, смех и удивление, разговоры о спичках, топорах и ножах, — в поле явился милиционер из уезда, с косинкой в водянистых глазах. Стражник как стражник, но без ружья, с наганом, с невозможно большим, круглым, что розан, мутно — клюквенным бантом на шинели и с кожаным портфелем, что саквояж. Все думали, интересуется пожаром в усадьбе, недозволенной пашней в барском поле. Ребятня струхнула сильно за своих родителей. Иные мамки и мужики заторопились с пустыря к домам, сразу нашлись неотложные дела по хозяйству.

Конечно, ребята беспокоились напрасно. И хозяева спешили по дворам зря, домашние дела могли и подождать, — милиционер хоть и расспросил строго обо всем, но кожаного портфеля своего не расстегнул, ничего не записал, ему нужен был один Осип Тюкин. Милиционер увел Катькиного отца за собой в город.

— Пропал Ося родной, зарестовали! — ахали и жалели мамки. — Как бы ему за Воскобойникова не припаяли каторгу. Понятых, свидетелей надобно скорей посылать в уезд, рассказать, как дело‑то случилось. Тюкин вовсе не виноват, он и не собирался убивать, сам от смерти спасался заступом.

Жалеть долго не пришлось. Наутро милиционер снова был в селе, налегке, без портфеля и шинели, но с тем же клюквенным бантом на гимнастерке, и не один, с солдатом при ружье. Ружье у солдата со штыком, и холстяной грязно — масленый патронташ отвис на груди.

Клюквенный бант строго допытывался, где Тюкин, куда он спрятался. Оказывается, вчера, как шли они в город ближней дорогой, лесом, присели отдохнуть и покурить, Осип отошел по нужде в кусты и пропал.

— Надо бы мне шоссейкой идти, — каялся милиционер, и уж не косинка была в ледяных его глазах, зрачки сводило к переносью. — Он бы у меня не сбежал. Я бы его, шелудивого подлеца, запросто кокнул из нагана, пристрелил, как собаку, — все едино для него, убийцы, другого конца не будет.

Тюкин не отыскался. Никто в селе не знал, даже Катькина мамка, где он скрывается. Одна Растрепа, как замечал Шурка, ходила в тот день с таким вызывающе — таинственным видом, что не подступись, можно подумать, будто доподлинно известно притворщице, хвастунье, где ее отец. Она не отходила от Клавки Косоуровой и Окси Захаровой, скажите на милость, какая девка на выданье, третий бес в юбке.

Наглядевшись на милиционера и солдата с ружьем, Яшка и Шурка вспомнили винтовку дяденьки Никиты и шашку Мишки Императора, затоптанные в грязь цветочной клумбы, и загорелись, сбегали в усадьбу, поискали.

Усадьба была такая же, как всегда, и немножко другая. Так же высился до неба белый дворец с колоннами на крыльце и башенкой на крыше, таинственно затаившийся, в который им прежде запрещалось входить, если их не позовут, да и сейчас никто туда не приглашал. Тот же был просторный, чистый двор с людской, коровником, амбарами и конюшней. Но вместо флигеля в зелени лип серело пепелище, и совсем уже не пахло во дворе гарью. На гумне недоставало сарая и овина. Можно ходить куда хочешь и делать что вздумается, свистеть, орать песни. Однако друзья никуда особенно не совались, разговаривали почти шепотом, побаиваясь, как всегда, и чувствовали себя как‑то связанно. Будто они и дома и одновременно в гостях, скорей всего ровно бы в церкви, и надобно тут вести себя тихо.

В умятом сапогами и лаптями черноземе и в пестром, затоптанном рванье, под сломанным стулом, около брошенной разбитой бутыли — всюду пробивались на свет драночными гвоздиками, и не по одному, кустами, вишнево — кремовые ростки запущенных многолетников, которые ребята звали «шапками» и «стрелками», а по краям клумбы узорной каймой распускались махровые маргаритки и жесткие бессмертники, все мелкое, выродившееся, и бархатные анютины глазки — самосев. Ни шашки, ни винтовки на клумбе и возле нее не нашлось. Яшка сознался, что искал и раньше по всему двору, и несчастливо. Должно быть, мужики успели подобрать оружие. И на что им? Разве станут шашкой щепать лучину, как косарем, из ружья ворон пугать. Какие они вояки, мужики, только о замиренье и думают, на позиции не идут, жалеют себя, а русское царство — государство ровно бы и не берегут ни капельки. Яшка и Шурка в эту минуту решительно стояли за войну, за победу, за свое царство — государство. И винтовка и шашка им нужны были, как всегда, не для забавы. Жаль, не досталось добро в смелые, знающие руки.

Зато в саду, на лужайке, под яблонями, Петух, оказывается, подобрал крокет — ту самую игру, в которую звали их играть в воскресенье Мотька и Витька. Петух, крадучись, свел живехонько приятеля в знакомый старый каретник. Там, в знаменитой шлюпке — двухпарке, в корме, под сиденьем, хранил он благоприобретенные деревянные шары и молотки, проволочные скобы, все новехонькое, заманчиво красивое, под стать лодке, но, как играть в крокет, они не знали.

— Погоняем шары, сами придумаем игру, — сказ Яшка, потрясая удовлетворенно лохмами. — Не сейчас, опосля… когда надоест торчать в поле. Ладно?

Шурка согласился.