Открытие мира (Весь роман в одной книге)

За песчаной косой, в камнях, на быстрине, проголодавшиеся за непогоду окуни клевали беспрестанно, успевай только насаживать червей, закидывать уды, потому что рябина неброско доцветала в каждом палисаде и Волга никогда не обманывала знающих людей, которые умели терпеть и ждать. Не зевай, дорожи рыбацким удачливым часом, но и не торопись с подсечкой, привыкай ловить без промашки. Непременно дай увести поплав в глубину, дозволь рыбине вволю и всласть заглотать наживку, и если у тебя, богача, на леске два крючка, таскай себе по паре окуней зараз, — вот какой был клев по утрам, и вечером, да и в тихие полдни. Некогда полюбоваться, как летают низко над водой береговушки, задевают пером гладь, точно пишут чего‑то на воде, как на школьной доске.

Возвращаясь с доброго уженья, отдыхая и балуясь, горланя дорогой любимые песенки, — сворачивали к ручью и ловили попутно в Гремце миног. Отлично, завлекательно было посадить их потом в бутылку: чуть тронешь ее, взбудоражишь воду, и темные, тонкие, похожие на вьюнов миноги оторвутся от стекла губками с дырочками — присосами, зачнут извиваться змейками, кружиться в бутылке, — не отведешь глаз.

Меняй чаще воду, корми хлебными крошками и разной малюсенькой шевелящейся дрянью, будут миноги долго жить у тебя, радовать сердце и удивлять Ванятку. Но прежде надобно их поймать в ручье. Миноги водились по мелким крутым местам, где ключевая, холоднущая вода, играя, блестя, бежала по разноцветным камням и зарослям опустившейся, постоянно двигавшейся травы. Приклеенные к гладким синим и розовым камешкам, к сахарным, с острыми углами, как бы колотым, кремням, миноги вились против течения темными ленточками, — не скоро разглядишь, разберешь, миноги это или пряди шелковисто — коричневой, колышущейся травы, а может, раздутые пиявки, насосавшиеся человечьей крови. И боязно хватать руками, и надобно хватать, и озноб ползет до волос. А — а, где наша не пропадала!..

Вот так, с ведерками, бадейками, полными окуней, с миногами в банках из‑под червяков, целых — прецелых чистой воды, проходили как‑то вскорости ребята мимо церковной ограды. С колокольни внезапно упала в воздух черная неведомая стая и с отчаянно — веселым визгом пронеслась удало над рыбаками. Все вздрогнули, запрокинули головы и ахнули.

— Стрижи прилетели!

Значит, кончается весна. Жди, скоро грянет лето.

Помнится, в этот самый денек и свалилось нечаянное счастье на голову Кольке Сморчку, как стая стрижей. Он бежал домой с удочками и рыбой гуменником, напрямик, и повстречался с рябой, бесхвостой курицей, которая воровато пробиралась к амбару Марьи Бубенец. Колька поначалу не обратил на курицу внимания, мало ли их везде шляется. Все его грешные помыслы были устремлены к вареной, в очистках, картошке, она, миленькая, наверняка поджидала его в чугунке под лавкой, на кухне, поди, еще тепленькая и уж конечно разваристая, с пригорелыми бочками, как вдруг он заметил, что к ноге бесхвостой курочки — рябы привязана на суровой нитке цветастая тряпица. Он знал, что это означает. Сердце у Кольки от радости выскочило, покатилось и не разбилось, потому что он никак не мог припомнить, сообразить, чье перед ним беспутное рябое бесхвостье. А раз так, стало быть, то была его курица. Ну, не курица, находка под амбаром. Непременно, непременно!

Колька осторожно освободился от удилищ и бадейки с окунями, прикрыв улов рваной отцовой шапкой от ворон и кошек.

Теперь, оглядываясь и таясь, пробирались к амбару тетки Марьи: рябушка — матушка, за курочкой — несушечкой волочилась по траве заметная тряпица и по ее волнистому следу, на порядочном расстоянии, чтобы не спугнуть наводчицу и не потерять добычу, крался наш охотник, где ползком, где согнувшись, где червяком, извиваясь животом и шеей, даже глазами, что поделаешь — нужда. У Сморчка хватило сообразительности и терпения не только дозволить рябому бесхвостью юркнуть под амбар, но и посидеть там на досуге, в прохладе, сколько хотелось, и без кудахтанья (экая умница — разумница!) выбраться снова на божий свет и уйти не спеша восвояси. Только тогда счастливчик нырнул под амбар и завладел на свободе куриным кладом.

Он насчитал ровнехонько восемнадцать яиц, большущих, смуглых, тупоносых, самых любимых хозяйками, потому что яички эти были, как говорится, не простые, почти что золотые; в каждом частенько сидело по два желтка. Мамки не больно награждают такими яйцами за пастушню, берегут для себя и гостей. Однако бывает и расщедрятся, пожалуют за корову награду или ошибутся, не то яйцо ощупью вынут из лукошка пастуху, а обратно класть совестливая рука уж не позволяет. Подобными случаями попадали иногда в Колькин дом эти двухжелточные красавцы, и с ними давненько состоялось уважительное знакомство.