Открытие природы

Радикальную реформу наук не сделать мягко, объяснял Геккель, споря с Гексли: нет, им придется запачкать руки и поработать «вилами»{2003}. Он написал свою «Общую морфологию» в момент глубокого личного кризиса, писал он Дарвину, каждая фраза в книге пронизана горечью. После смерти Анны, продолжал Геккель, он перестал заботиться о своей репутации: «Пусть мои враги нападают на мой труд изо всех сил!»{2004} Ему было все равно, какие удары на него обрушатся.

«Общая морфология» была не только призывом собираться под знаменем новой эволюционной теории. В этой книге Геккель впервые дал имя рожденной Гумбольдтом дисциплине – «экологии»{2005}. Греческое слово «ойкос», означающее «дом», он применил к миру природы. Все живущие на земле организмы роднит принадлежность к семье, делящей общий дом. Как бывает в любой семье, они могут враждовать, а могут помогать друг другу. В «Общей морфологии» он, напрямую заимствуя слова Гумбольдта, писал, что органическая и неорганическая природа образуют «систему активных сил»{2006}. Геккель использовал гумбольдтовское представление о природе как о едином целом, состоящем из сложных взаимосвязей, и присвоил этому целому имя. Экология, по Геккелю, – это «наука о соотношениях между организмом и средой его обитания»{2007}. (Геккель давно мыслил как эколог. Еще в 1854 г., студентом в Вюрцбурге, он, читая Гумбольдта, уже думал о вреде от вырубки лесов для окружающей среды. За десять лет до выхода «Человека и природы» Джорджа Перкинса Марша Геккель писал, что в древности на Ближнем Востоке сводили леса, что изменило тамошний климат. Цивилизация и уничтожение лесов идут «рука об руку», – заявлял он и предсказывал, что со временем то же самое произойдет в Европе{2008}. Истощение почв, изменения климата и голод рано или поздно приведут к массовому бегству из Европы в более плодородные края. «Европе и ее гиперцивилизации скоро наступит конец», – предупреждал он.)

В год изобретения термина «экология» Геккель наконец последовал примеру Гумбольдта и Дарвина – отправился в далекие края. В октябре 1866 г., через два с лишним года после смерти Анны, он поплыл на Тенерифе – остров, приобретший почти мистический смысл для ученых после того, как Гумбольдт так привлекательно описал его в своем «Личном повествовании». Настало время осуществить то, что Геккель называл своей «самой давней и любимейшей мечтой о путешествии»{2009}. Почти через семьдесят лет после того, как пустился в плавание Гумбольдт, и больше чем через тридцать лет после отплытия Дарвина на «Бигле» Геккель готовился к собственному путешествию. Люди трех разных поколений, они верили в то, что наука – не только умственная деятельность. Занятие наукой требовало большого физического напряжения, ведь они наблюдали за флорой и фауной – пальмами, лишайниками, раками, птицами, морскими беспозвоночными – в их природной среде. Понять экологию значило изучить новые миры, кишащие жизнью.

По пути на Тенерифе Геккель остановился в Англии, чтобы увидеться с Дарвином в его доме Даун-Хаус в Кенте, куда он быстро добрался из Лондона на поезде{2010}. С Гумбольдтом Геккель так и не встретился, но теперь ему представилась возможность увидеться с другим своим героем. В воскресенье 21 октября, в 11:30 утра, кучер Дарвина забрал Геккеля с местной железнодорожной станции Брумли и доставил к увитому плющом дому, у дверей которого гостя ждал 57-летний Дарвин. Геккель так волновался, что забыл все выученные английские слова. Они с Дарвином долго трясли друг другу руки, Дарвин твердил, что очень рад встрече. По рассказу дочери Дарвина Генриетты, Геккель от волнения «набрал в рот воды»{2011}. Но во время прогулки по Песчаной аллее, где Дарвин любил размышлять, Геккель постепенно пришел в себя и разговорился. Он изъяснялся по-английски с сильным немецким акцентом, немного заикался, но понять его было нетрудно, и двое ученых всласть побеседовали об эволюции и о дальних вояжах.

Дарвин оказался именно таким, каким его представлял себе Геккель. Пожилой добряк с мягкой речью, он излучал мудрость; такими Геккель воображал Сократа и Аристотеля. Вся семья Дарвина приняла его так тепло, что он потом рассказывал друзьям в Йене, что почувствовал себя как дома. По словам Геккеля, этот визит стал одним из самых «незабываемых» моментов его жизни{2012}. Назавтра он уезжал в непоколебимом убеждении, что природу надо понимать только как пронизанное взаимозависимостями «царство жизни»{2013}.