Открытие себя

– Что же, из-за того, что исчез, его и не включили?.. – прицельно заинтересовался следователь: нет ли здесь чего-то такого?

– Именно.

– Значит, он чего-то не сделал и тем подвел всех?

– Гм… нет. – Виталий Семенович улыбнулся. – Все он сделал, никого не подвел. На соискание, товарищ следователь, выдвигают завершенные работы; и эта тема была закончена, даже внедрена ко времени ухода Дмитрия Андреевича. Протонный сверхускоритель на встречных пучках, о нем и в газетах писали.

– Мм… а, припоминаю! Так почему же?..

– …уход Калужникова отрицательно сказался на его включении в список соискателей? – Кузин поднял и опустил брови. – Понимаете, коллективное выдвижение на Государственную премию дело сложное, многоступенчатое. Здесь мало внести вклад, иметь труды, даже авторство – надо не плошать, действовать.

– А… как? Простите, я, может быть, наивно: как действовать? Ходить и говорить, мол, выдвиньте меня?

– Ну, не так прямолинейно, но – напоминать о себе. И отсекать лишних претендентов, коих всегда ой как много… Словом, не исчезни Дмитрий Андреевич, быть бы ему сейчас лауреатом. Впрочем, что теперь об этом толковать… – Виталий Семенович вздохнул.

– Да не брал я, не знаю… шоб я своих детей не увидел, гражданин следователь! – донеслось от соседнего стола. – Вы мне не верите?! Я ж вам забожился на своих детей!

– Но как же все-таки объяснить: работал-работал человек, потом раз – и ушел. Пропал в нетях! Может, он переутомлял себя и того… повредился на этой почве? – спросил Нестеренко.

– Кто, Дмитрий Андреевич?! – Кузин с улыбкой взглянул на следователя. – Не знали вы его! Он работал без натуги, не переутомляясь – брал способностями. Бывали, конечно, и трудности и неудачи – в творческой работе у кого их не бывает! Но ведь эти штуки у нас, теоретиков, бывают преимущественно не от внешних, а от внутренних причин: заведет мысль не туда – и заблудился. Месяцы, а то и годы работы пропали… Бывали и у Калужникова заскоки в идеях, завихрения… – Виталий Семенович запнулся, в задумчивости поднял брови. – Может быть, в самом деле это его последнее увлечение повлияло? Э, нет. Нет, нет и нет! – Он покачал головой. – Не то все это, товарищ следователь. Вот вы ищете причину во взаимоотношениях, в усталости, надрыве, неудачах в работе – будто это могло так повлиять на Дмитрия Андреевича, что он бросил все и ушел. Я исключаю это категорически: не такой он был человек. Другого довести до нервного состояния – это он мог. Но чтобы сам… нет.

Однако Нестеренко насторожился:

– А что за заскок у него был, вот вы сейчас упомянули?

– Ах это! Было у Дмитрия Андреевича одно теоретическое завихрение. Что было, то было. Весьма оригинальная, чтобы не сказать шальная, идея о строении материи. Вы, возможно, слышали, что сейчас ищут «сумасшедшую» идею? Это нынче модно.

– А… Читал кое-что в популярных журналах.

– Так у Калужникова была именно сумасшедшая. Но… – Виталий Андреевич поднял палец. – Но!.. Одно дело сумасшедшая идея, а иное – чтобы он сам из-за нее, как вы говорите, повредился. Он ведь был теоретик. Это значит, что к любым идеям: безумным и тривиальным, своим и чужим – у него выработалось спокойное, профессиональное отношение, своего рода иммунитет. Будь он непрофессионалом, скажем школьным учителем, то, верно, мог от такой идеи свихнуться и даже чудить. С любителями такое бывает.

– Он рассказывал вам об этой идее? – Нестеренко, как упоминалось, был если и не любитель научных новинок, то любопытствующий и, конечно, не хотел упустить живую возможность расширить свой кругозор. – Нельзя ли вкратце?..

– Рассказывал, но боюсь, что вкратце нельзя. Она слишком глубоко проникает в теорию квантов, в волновую механику, в механику упругих сред… Это нужно целый курс лекций вам прочесть.

– Но… как на ваш взгляд: это была правильная идея? – не отставал настырный следователь. – Это существенно: ведь не от хорошей жизни ищут именно «безумные». Простите уж, что я испытываю ваше терпение.

Лицо Кузина выразило снисходительную покорность.

– Ничего, пожалуйста. Видите ли, критерием правильности идеи является не мнение того или иного специалиста, а практика. В крайнем случае эксперимент. Ни до опытов, ни тем более до практики Дмитрий Андреевич свою идею не довел. По тому, что он мне сообщал, судить твердо не берусь. Были в ней интересные моменты, но и блажь тоже. Причем последней, боюсь, гораздо больше.

– Гражданин следователь, клянусь! Вот гнить мине век! Шоб я свободы не видав!..

Эти возгласы рецидивиста вернули собеседников к практической жизни.

– Хорошо, оставим это. – Нестеренко взглянул на листок с вопросами. – Вот Калужников исчез. Что вы предпринимали? Искали его?

– Предпринимали, искали. Я тогда договорился с дирекцией, что если Калужников вернется в пределах двух месяцев, то отлучку ему засчитали бы как отпуск и ограничились бы выговором. Товарищи из отдела писали общим знакомым, родичам его. Даже его бывшую жену запрашивали.

Теперь Нестеренко вцепился в эту тему: