Открытие себя

«Везде одно и то же, – думал комиссар, – стремление даже из математики хватануть то, что возвышает. То, что здесь – и не только здесь – идет как номер Ψ-класса транспортировки, на самом деле просто порядок дифференцирования функции под названием „личность“. Чем она сложнее, тем более высоких порядков дифференциалы ее что-то значат – их надо считывать, транслировать или хранить в кассетах… а это технически сложнее и дороже. Но почему, скажите мне, быть сложным – хорошо? Ведь главные черты личности во всех мирах: простота, доброта, ясность, воля, честность, уравновешенность, здоровье – математически дифференциалы низших порядков… что же в них низшего-то?! Из глупости претензий этой дамы ясно, что транслировать ее по третьему классу – в самый раз. А на пятый она потратилась, чтобы потом морально уничтожать знакомых: „Вот я в Кассиопею летала по пятому!..“»

– Ваша склонность украшать себя, Мариам Автандиловна, – корректно объяснял между тем красавец-регистратор, – учтена вот в этом столбце Ψ-карты. Видите вереницу дырочек вплоть до уровня в двенадцать баллов? Эта информация будет передана вместе с другими вашими сутями, на каждой планете вам подберут обменницу с аналогичными наклонностями. Например, у Веги на планете завро-сапиенсов вы будете носить красное целлулоидное кольцо в носу и ярко начищенный медный таз на животе; впереди будет шествовать юный завр и ударять хоботом в бубен. У двоякодышащих Денеба чешую вам раскрасят во все цвета радуги от жабр до хвоста… – В очереди захихикали; у дамы медленно отваливалась челюсть. – Когда вы окажетесь у «весельчаков» Альдебарана, каждую веточку ваших рогов украсит отдельный микротранзистор, и все они будут исполнять разные мелодии.

Драгоценности же, если они у вас настоящие, вам лучше сдать на хранение в банк. Ближайшие – на Привокзальной площади. Очень сожалею, но… – И он изящно указал на плакат над стойкой: «К сведению обессучиваемых: за сохранность драгпредметов, оставшихся на обессученных телах, администрация ответственности не несет».

– Если… настоящие?! Это про мои-то кровные!.. – пришла наконец в себя дама, забушевала в полный голос. – Ах ты, молокосос! Я этого так не оставлю, я тебе покажу рога и медный таз!

Мегрэ бросил на регистратора сочувственный взгляд, двинулся дальше вниз.

Студент и поджарый брюнет, забегающий то справа, то слева, шагали по спирали витком ниже. Комиссар хорошо слышал разговор.

– Слушай, я же серьезную сумму предлагаю, – напористо частил брюнет. – Продашь – и тебе хорошо, и мне хорошо. Сможешь летать даже по пятому и гораздо дальше. Ну?

– Сейчас хорошо – а потом? – флегматично возразил студент. – Ты за меня будешь физхимию долбать, экзамены сдавать?

– Да отрастет она у тебя, эта способность, отрасте-ет! – почти запел брюнет. – Ты же молодой, у молодых сути восстанавливаются, как хвост у ящерицы, чтоб я так жил! Хорошо, набавлю еще сотню галактов – по рукам?

– Катись-ка ты знаешь куда… Отрастет! Нашел дурачка. Сдам вот тебя внизу.

– Ну-ну-ну, зачем же ж так? У нас же ж полюбовная беседа. Не желаешь – не надо, исчезаю.

Когда Мегрэ, перегнувшись через перила, взглянул вниз, веснушчатый юноша шагал один. Учащенная походка его собеседника слышалась ярусом ниже. Комиссар запомнил диалог.

Круг второго яруса, где расположился самый ходовой для межзвездных Ψ-полетов третий класс, имел в диаметре метров пятьдесят. Здесь было суетно, шумно, душновато; ковровые дорожки сменил потертый линолеум. Граждане земного вида (хотя многие, по существу, жители иных миров) табунились у стоек, кассовых окошек. Кабины, к которым тянулись очереди, здесь были упрощены до уровня пляжных: виднелись ноги раздевающихся, над перегородками возвышались их головы. Стены украшали плакаты с грудастыми Ψ-стюардессами и – помимо уже знакомого комиссару воззвания насчет драгпредметов – многие лозунги: «Провожающие, проверьте, не остались ли у вас Ψ-карты отбывающих!», «Купля-продажа сутей категорически запрещена!», «Не приближайтесь к телам ваших обессученных родственников, это опасно!» и т. д.

Здесь работал конвейер. Обессучиваемых укладывали лицом вниз на движущуюся черную ленту, двухметровые секции которой были отгорожены бортиками. Служители в доспехах, напоминающих хоккейные, закрепляли руки и ноги пассажиров ремнями, одним ловким движением настилали вдоль позвоночника спинную контактку, надевали и обжимали на головах решетчатые шлемы со жгутами проводов, щелкали тумблерами – и дальше действовала электроника.

Момент считывания многим давался нелегко: вздыбливались волосы в ячейках шлема, по телу волнами пробегала дрожь и сокращения мышц, пот выступал на шее и спине (у иных же, напротив, мурашки). А некоторые, как ни сдерживались, вскидывали голову и испускали идущий от самых глубин стон или вопль… и затем обмякали. Неохотно – пусть и на время – расставалась душа с телом.