Открытия, войны, странствия адмирал-генералиссимуса и его начальника штаба на воде, на земле и под землей

Взлохмаченный старик был сумасшедшим. Звали его Проней. Кто первым узнал, что зовут его именно так, — не важно. Дня три назад он явился в деревню по одной из таежных дорог, сутулый, седой, пропыленный (тайга нет-нет да и выкинет что-нибудь такое, особенно в эти, послевоенные годы), и не успел он пройти десяти дворов, как мальчишки уже пристроились за ним: «Проня! Проня!..» Он быстро кивал направо, налево, счастливо улыбался до ушей, встряхивал косматой гривой и, часто притопывая ногами, смешно подпрыгивал на одном месте.

«Здравствуй, Проня!» — кричал кто-нибудь из мальчишек. И радостный Проня оборачивался на голос: «Здрасти, здрасти!..» Но сзади тем временем слышалось новое «здравствуй», Проня вынужден был повернуться в другую сторону. «Проня, где твой паспорт?» Проня, нагибаясь, показывал мальчишкам свой зад. «Проня, спляши!» И Проня весело подпрыгивал на месте.

Сердитые хозяйки разгоняли мальчишек, звали Проню во двор, давали хлеб, картошку, соль и, жалостливо кивая головами, кормили пшенным супом.

«Издалеку, отец?»

«Далеко, милая, далеко! От бога ж мы! — счастливо улыбаясь, быстро, но внятно говорил Проня. — Отколь же быть? Земля, чай, от бога? Мы тоже! Каменья, каменья — землица-то! Благода-ать!.. — Он вдруг пугался на мгновение, торопливо шарил невидящими глазами по земле, хватал первый попавшийся булыжник, ласково гладил его и, опять счастливый, повторял: — Благода-ать!..» — И говорил, говорил не умолкая.

Где он расставался со своими булыжниками, никто не видел, но отыскивал он их везде — по дороге, у реки.

Чернобородый поднял голову и поглядел на сумасшедшего старика. Густые черные брови скрывали выражение его узко прищуренных глаз.

— Ну, и что же дальше?..

Старик выпрямился, взмахнул стиснутыми кулаками.

— Проклятый камень! Я видел его!

— Что толку, дурак… — сказал чернобородый, ковырнув палкой угли, так что над костром взметнулось облачко золы.

— Тридцать лет! Но я видел эту речку! Я не мог уйти раньше! И я видел этот камень!

— Что проку, говорю? — как о чем-то надоевшем, опять повторил чернобородый.

Старик даже задергался на своем чурбаке.

— Я ошибся. Надо было все сначала, — заговорил он с новым воодушевлением. — Этот камень провалился! Но я найду его, ты увидишь. А не найду — обшарю каждый ручей! Сегодня убедишься! Делалось прочно. Глухомань. Зало, прихожая! Подземные хоромы! Милостисдарь!.. — передразнил кого-то старик.

— Я уже слышал это, — отмахнулся чернобородый, выкатывая из костра одну за другой две картофелины.

— Нет, ты убедишься. Это я запомнил! А рядом выстрелы! Но все ж управился… Места-то ведь как будто свои, а чужие! — старик оглянулся.

— А что ж он, идиот-то этот, верующим был, что на библию понадеялся? А? — усмехнувшись, спросил чернобородый, медленно разминая горячую картофелину.

Приятели не дышали. Им нравилось, с какой серьезностью чернобородый разыгрывал старика.

— О, где этот камень!.. — повторил сумасшедший. — Тут береза была. — Проня оглянулся. — Благодать! Кто знал, что ель заглушит все!

Чернобородый бросил обгоревшую кожуру назад, в огонь, вытер пальцы о телогрейку, достал из кармана кисет.

— А ты, случаем, не чокнулся тогда от радости? — неожиданно спросил он.

Но ответа Петьке с Никитой не довелось услышать, так как в этот момент под локтем Никиты сухо треснула хворостина. Чернобородый разом вскочил на ноги, шагнул в сторону затаившихся друзей и внимательно вгляделся в кусты.

— Кто здесь? — спросил он голосом, от которого приятели поежились. Мало ли что…

Тяжелые резиновые сапоги его были так близко от Петькиного носа, что казалось, протяни руку — и дотронешься до них.

Еще раз оглянувшись, чернобородый возвратился к костру.

«Жмем!» — шепнул Петька. Но и без того было ясно, что пора «жать». Задом, сначала медленно, осторожно, потом быстрей они отползли на несколько шагов прочь от костра.

Потом от дерева к дереву — бегом — в камыши. Наконец, во всю прыть, — через болото, к реке.

— Не опоздаем… — утешил Никита.

— Вот бы этот цыган дал тебе по шее, тогда б не опоздали, — на ходу отозвался Петька. Будто бы начальник штаба сознательно треснул каким-то там сучком…

А это получилось даже кстати. Солнце уже катилось к земле.

Дуэль

Чего уж не было на белоглинских дуэлях, так это примирения. Подобная разновидность мушкетерской трусости была чужда белоглинцам. Не та эпоха. Да и народ, видать, покрепче стал. Потому даже Колька тетки Татьянин предпочитал смерть в бою примирению без боя, то есть, чтобы пожать протянутую руку — это ни в какую. Хорошо, правда, что никто еще и не протягивал ее ни разу.

Когда Петька и Никита подошли к месту дуэли, Мишка и Владька уже поджидали их. Но противники не стали упрекать друг друга. Холодно переглянулись, холодно сошлись в центре поляны, чтобы измерить шпаги. Каждый по очереди упирал свою шпагу острием в правую ладонь и прикладывал рукояткой к плечу. У всех, за исключением Мишки, была норма. Мишка сантиметра на два перебрал в длине, но Петька умолчал про это, только сверкнул глазами сначала на Мишку, потом на Никиту: «Видел?» Никита глазами ответил: «Ерунда».

Снова разошлись.