Открытки от незнакомца

Я поднимаюсь на веранду и нахожу свободный столик с видом на служебный двор и на залив. Отсюда виден даже мост.

Урсула приносит поднос с двумя белыми чашками и двумя тарелками с кусками пирога и безмолвно ставит его на столик.

– Спасибо. – Я беру чашку. Пирог небольшой, мой голод ему не утолить, но для начала сойдет. – Хорошее местечко, – говорю я, не зная, как еще начать.

Урсула кивает и режет свой кусок пирога на кубики, которые начинает по одному отправлять себе в рот. Я режу свой на две части и в один присест уминаю обе.

– Итак, подытожим, – говорит она, съев треть от своего куска. – Ты считала свою мать, мою сестру, умершей. Недавно ты узнала, что это не так… – Она делает паузу, как будто обдумывает свою фразу, и продолжает: – Или, по крайней мере, может быть не так. Твой отец болен какой-то формой деменции и не способен ответить на твои вопросы, поэтому ты разыскала меня. Так примерно? Я ничего не упустила?

Я не вижу ни малейшей эмоциональной вовлеченности. Для нее это просто перечень фактов, а не сложная, очень печальная история ее родной семьи. Но я готова допустить, что ее отстраненный подход облегчает мое положение. Бездушное перечисление фактов пока что не содержит главного. Я киваю, боясь, что от волнения могу потерять голос. В животе спазм, грудь сжимает, я молча сижу и жду, пока Урсула выложит мне правду обо всей моей жизни.

– Ну так вот… – Она смотрит в мои широко раскрытые глаза. – Нет, она не умерла, она по-прежнему с нами, благослови ее Господь.

Это сказано насмешливо, даже презрительно по отношению к ее родной сестре. Но мне не до ее тона, я силюсь осознать суть услышанного. Моя мать жива! Вопреки тому, что все твердили, она жива. Просто она нас бросила. Конечно, я бесконечно обдумывала эту возможность с тех пор, как наткнулась на открытки, но правда открылась только сейчас. У меня получается вымолвить одно-единственное слово:

– Почему?

Урсула берет свою чашку с кофе и принимается взбалтывать содержимое. Черная жидкость поднимается к самому краю чашки. Я уже думаю, что сейчас она зальет стол, но Урсула вовремя останавливается.

– Ты ведь понимаешь, Кара, что, когда я выложу то, что тебе хочется узнать, обратного пути уже не будет? Тебе не избавиться от этого знания, как бы ты ни старалась. Ты уверена, что тебе так уж этого хочется?

Как много я об этом думала! С тех пор как нашла открытки, бесконечно ломаю голову над этой проблемой, она у меня мотается туда-сюда, как игрушечный кораблик в шторм. Иногда мне кажется, что лучше было бы все это забыть и жить дальше по-прежнему. Но в глубине души я понимаю, что так не пойдет. Я должна понять. Теперь у меня нет обратного пути.

Я решительно киваю:

– Поверьте, я это знаю. Но я зашла так далеко, что иного мне уже не дано. Я не позволяю себе думать о том, что делать дальше, пока точно не узнаю, что она нас бросила. Пока я не узнаю, почему она так поступила, я буду оставаться в тупике. Прошу, расскажите мне все. Все-все!

Я стараюсь, чтобы в моем голосе не было слышно отчаяния. Чтобы все получилось, я должна сохранять спокойствие. Пускай этим утром Урсула выглядит далеко не такой неуравновешенной, как вчера, когда она сбежала из ресторана, все равно я должна постараться не ляпнуть ничего такого, что может опять вывести ее из себя. Она внимательно следит за мной, как будто решает, как быть, потом медленно кивает.

– Хорошо. Раз ты так уверена… Между прочим, ты на нее похожа. Она тоже была такой решительной, хоть куда.

До такой степени, что бросила двоих своих маленьких детей, хочется мне сказать, но я не позволяю этим словам сорваться с языка. Урсула откидывается на спинку стула и ненадолго закрывает глаза. И после этого начинает:

– Мы с твоей матерью выросли в крошечном домике с двумя спальнями и террасой в Тоттенхэме. Нас было четверо. Наша мать, твоя бабка, была швеей, шила жалкую одежку для лавчонок. Отец был слесарем. Собственной мастерской у него не было, он пахал на хозяина, а у того, как я подозреваю, были связи в уголовном мире, хотя сам он был в нем мелкой сошкой. Мы с Энни были хорошими девочками, мама очень старалась, чтобы мы выглядели куколками, сама шила нам одежду, следила, чтобы наша обувь была целой, вкусно нас кормила. Хорошая была женщина, правда, невзирая ни на что, очень для нас старалась. А вот отец… Этот был совсем другого поля ягода.

Она смотрит на проволочные корзины с хлебом, ползущие над нашими головами, и некоторое время молчит. То ли она воскрешает в памяти воспоминания, то ли подыскивает правильные слова. Я подбираю крошки от пирога и жду.

– В сущности, наш отец был тираном. Он тиранил маму, а когда мы подросли, стал тиранить нас.

– Как это? – спрашиваю я, не подумав.

Урсула раздражена тем, что я ее перебила. Очевидно, она собирается поведать мне всю историю в своем темпе.

– Простите, – бормочу я, решив больше не мешать ей рассказывать.