Открытки от незнакомца

– Но мать в ней души не чаяла, – продолжает он. – Она смотрела на нее другими глазами. Тилли стала центром ее мира, потеснив, кажется, даже нас. Она была как кукушка, выпихивающая из чужого гнезда птенцов. От нее не было никакого спасу. Перед возвращением домой отца она, конечно, уходила, но все равно впечатление было такое, что она вечно рядом. Мать с отцом много из-за нее ссорились. Я лежал в постели и слушал их крики. Я не понимал, но чувствовал, что отец ее не любит, и был на его стороне.

Майкл спускается дальше, я семеню за ним, как девчонка.

– Однажды вечером разразился страшный скандал. Мать орала на отца – я не разбирал слов, только слышал хлопки дверей. Я вылез из постели и сел на ступеньку лестницы. В коридоре стоял чемодан, я решил, что мы едем отдыхать. – Он вздыхает, ерошит седеющие волосы. – Никак не мог понять, как мать запихнула вещи всех четверых в один чемодан. – Он качает головой. – Потом пришла Тилли, мама ушла с ней. Вот и все. Больше я ее не видел.

У Майкла расстроенный вид, он из последних сил сохраняет самообладание. Мне нет до этого дела, главное – все разузнать.

– Она хотя бы попрощалась? – спрашиваю я. – Или просто ушла?

– Она еще не понимала, что не вернется, так я, по крайней мере, думаю. Они поссорились, и она ушла с Тилли, думая, что назавтра вернется за нами. Но отец сразу поменял замки, побежал к юристам и все прочее. Тогда я этого не понимал, только потом все сложил воедино.

– Как это – полный запрет? Как такое возможно? Она же была нашей матерью!

– Не уверен, что целью отца было именно это, но ему повезло: судья, к которому попало дело, оказался прожженным ретроградом, он считал лесбиянок дьявольским отродьем, которым ни за что нельзя доверять опеку над юными умами. Я прочел в Национальном архиве судебный протокол. Отец не добился бы большего расположения к себе на слушании дела, даже если бы судья был его лучшим другом.

Я не верю своим ушам. Майкл читал судебные материалы? Я выяснила одно – что дело разбиралось в суде, а он даже ознакомился с протоколом! Но сейчас не время в этом копаться, надо двигаться дальше.

– По словам Урсулы, у матери не было денег на судебную тяжбу, а Тилли отказалась ей помогать, – говорю я.

– Похоже на то. Тилли была законченной эгоисткой. Она забавлялась, только и всего. Вряд ли ей приходило в голову, какой вред она причиняла нам. Тебе было всего два года, Кара, ты понятия не имела, что происходит. Ты знала одно: твоей мамы больше нет рядом. Ты неделями плакала. Мы переехали в Йоркшир, а ты все плакала. Отец не мог этого вынести. Уже тогда он стал запираться в кабинете. Не хотел ни к кому обращаться за помощью. Наверное, боялся, как бы правда не выплыла наружу, как бы не рухнула его версия, что он овдовел. Поэтому ухаживать за тобой приходилось мне, насколько я был на это способен, я утешал тебя, когда ты плакала. В конце концов слезы кончились.

Я задыхаюсь. Как отец мог обречь нас на такое? Для двухлетнего ребенка мать – это весь его мир. Внезапное исчезновение матери причиняет ему ужасный вред, как бы старший брат ни старался помочь младшей сестренке. Господи, бедняга Майкл! Меня окатывает волной лютой ненависти к отцу. Как он посмел погрузить нас во все это?

Мне приходит в голову еще одна мысль.

– Ты знал, что она жива. Ты всегда это знал!

Он утвердительно кивает, и я вижу, какой это для него тяжкий груз. Его глаза умоляют меня понять его.

– Почему не говорил мне?

– Не мог! – отвечает он срывающимся голосом. – Тебе ведь и так приходилось несладко, хотя ты сумела вопреки всему найти в жизни свой путь. Я старался оградить тебя от новых бед, Кара. Довольно с тебя тех, что были.

Его взгляд падает на мою руку. Я тру изуродованное место здоровой рукой.

– Что ты хочешь этим сказать?

Майкл опять тяжело вздыхает, и я вижу, чего ему стоит откровенность. Он вздрагивает всем телом.

– Это было через полгода после ухода матери, в Илкли. Отец был в саду, он развел огонь в старом железном баке, жег какие-то бумаги. Ты легла спать, захотела попить, вылезла из кроватки и спустилась вниз. Наверное, увидела в саду отца и пошла к нему. Помню, на тебе была розовая ночная рубашонка, под ней подгузник. Ты вышла босиком.

Он умолкает, но заставляет себя продолжить:

– Отец не услышал твоего приближения, был занят – скидывал бумаги в огонь. Ты застала его в тот момент, когда он собирался сжечь мамин альбом для набросков. Она постоянно что-то рисовала, помнишь? Ну, ты и сунула руку в огонь, чтобы спасти альбом…

Майкл уже не может сдержаться, плечи у него ходят ходуном, из груди вырывается рыдание.

– Я не смог тебе помешать. Я опоздал.

Он обнимает меня и прячет лицо у меня на плече. На нас оглядываются. Он сотрясается всем телом, давая выход чувствам, которые держал в себе десятилетиями. Я тоже крепко его обнимаю и жду, пока он успокоится. Во мне нет зла на него, на мать, даже на отца. Каждый из них думал, что поступает по-своему правильно. Каждый старался меня защитить. Я была малышкой, они пеклись о моем благополучии.