Открытый город

Его зовут Саиду, сказал он. Его школу – она была около бывшего отеля «Дюкор» – в 1994 году обстреляли из пушек, и она сгорела дотла. Через год его сестра умерла от диабета: в мирное время эта болезнь не стала бы для нее смертельной. Его отец как ушел в 1985 году, так и не вернулся, а его матери, торговавшей на рынке всякой мелочевкой, стало нечем торговать. Саиду пробирался сквозь мрак войны. Его много раз мобилизовывали носить воду для НПФЛ (Национального патриотического фронта Либерии), или рубить кустарник, или убирать с улиц трупы. Он свыкся с криками ужаса и внезапными клубами дыма, научился прятаться, когда приходили вербовщики от любой из конфликтующих сторон. Они донимали расспросами его мать, а она говорила им, что у него серповидно-клеточная анемия и он вот-вот умрет.

Его мать и тетю застрелили во время второй войны люди Чарльза Тейлора. Два дня спустя эти же люди вернулись и увели его в предместья Монровии. Он взял с собой чемодан. Вначале он думал, что эти люди заставят его воевать, но они выдали ему острую мотыгу, и он стал работать на каучуковой плантации, там работало еще человек сорок-пятьдесят. В лагере он увидел одного своего приятеля, мальчика, который когда-то лучше всех в их школе играл в футбол; правая рука этого мальчика была обрублена у запястья, культя уже зажила. А другие уже погибли, он видел трупы. Но именно вид этой культи на месте, где была кисть руки, потряс его; именно тогда он понял, что у него нет выбора.

В тот день он собрал вещи: футбольные бутсы, две запасные рубашки и все свои деньги – примерно шестьсот либерийских долларов. На дно потрепанного рюкзака положил свидетельство о рождении своей матери. Всё остальное высыпал из чемодана в канаву. Сам чемодан зашвырнул в кусты. Своего свидетельства о рождении у него не было – вот почему он взял свидетельство матери. Сбежал с фермы – в темноте дошел по шоссе один до самой Монровии. Возвращаться домой было нельзя, и он пошел к обгоревшим руинам своей школы около бывшего отеля «Дюкор» и там расчистил себе угол. Он подумал, что, если заснет, то, может быть, умрет. Эта мысль была ему внове и показалась приятной. Помогала заснуть.

Я вздрогнул от внезапного стука по плексигласу. Оказалось, ко мне подошел со спины надзиратель, сотрудник «Уэкенхата», а я, поглощенный историей Саиду, вздрогнул и уронил свою кепку. Охранник сказал: «Ребята, у вас тридцать минут». Саиду глянул на него из-за перегородки, снизу вверх, улыбнулся и поблагодарил. А потом снова понизил голос, подался вперед и заговорил еще быстрее: казалось, слова беспрепятственно хлынули из какого-то водоносного пласта его памяти, раньше не находившего себе выхода.

В ту ночь он спал на ветру, который дул из открытого окна, пока его не разбудило какое-то шипение. Он открыл глаза, но не шелохнулся и увидел в обугленной темноте, на другом конце длинной комнаты, небольшую белую змею. Закаменел, размышляя, увидела ли его змея, но она всё шевелилась, словно разыскивая что-то. Потом из окна повеяло сквозняком, и Саиду увидел, что на самом деле это не змея, а раскрытая тетрадь: ее страницы трепыхались на ветру. Воспоминание об этом видении застряло в голове, сказал он, потому что он часто размышлял – и в те времена, и потом, – означает ли оно что-то для его будущего. Наступило утро, и он просидел в школе весь день, прятался, там же, когда стемнело, остался ночевать. Той ночью тетрадь снова трепыхалась в темноте и составляла ему компанию; он полуспал, полубодрствовал, глядя, как взлетают и опадают ее страницы, и иногда ему представлялось, что это змея, а иногда – что это тетрадь. На следующий день он увидел нигерийских солдат из ЭКОМОГ [24], и они дали ему вареного риса. Он притворился умственно отсталым и попросил, чтобы они его подвезли, доехал на их бронетранспортере до самой Гбарнги – это на севере страны. Оттуда пошел пешком в Гвинею, шел много дней, надевал попеременно то сандалии, то бутсы. И сандалии, и бутсы натирали ноги, но в разных местах. Когда хотелось пить, пил из луж. Голодал, но старался не думать о еде. Он не может припомнить ни как дошел пешком, за девяносто миль, до какого-то захолустного гвинейского городка, ни какими судьбами его потом занесло в Бамако – туда он въехал, сидя на заднем сиденье на мотоцикле какого-то фермера.

Идея попасть в Америку уже крепко засела в его голове. В Бамако, не зная ни слова ни на бамана, ни на французском, он болтался у парковки, питался объедками на рынке, ночевал под рыночными прилавками, и иногда ему снилось, что на него набрасываются гиены. Однажды ему явился во сне школьный приятель с обрубленной рукой: с нее лилась кровь. В других снах появлялись его мать, тетя и сестра: все они сгрудились вокруг прилавка, все истекали кровью.