Открытый город

Но в тот раз я помедлил и заглянул в ярко освещенный зал: все эти зеркала и кресла со стеганой виниловой обивкой напоминали безлюдную мужскую парикмахерскую. Чернокожий старик – поначалу я его не заметил – вскочил, поманил меня и сказал: «Заходите, заходите, я их вам очень хорошо почищу». Я торопливо покачал головой, замахал руками – мол, не надо, – но затем капитулировал: не хотелось его разочаровывать. Зашел внутрь, поднялся на невысокую приступку, уселся на один из шутовских алых тронов в дальнем углу. Воздух пах лимонным маслом и терпентином. Волосы у старика были белоснежные и кудрявые, бакенбарды тоже, он был в грязном фартуке, синем в белую полоску. Угадать его возраст оказалось нелегко: в годах, но бодрый. Чистильщик башмаков – похоже, ему больше подходил этот старинный термин. Он сказал: «Не волнуйтесь, я уж для вас постараюсь – сделаю их чернее ночи». И с этим особым ощущением метаморфозы, когда, очнувшись после дневного сна, обнаруживаешь, что солнце уже закатилось, я впервые различил в его негромком чеканном баритоне слабые следы франко-карибского акцента. «Меня зовут Пьер», – сказал он. Водрузил мои ступни на два медных пьедестала, подвернул мои штанины, обмакнул ветошь в банку с гуталином, которую держал в руке, и начал втирать это тусклое красящее вещество в мои ботинки. Сквозь мягкую кожу ботинок я чувствовал, как его твердые пальцы надавливают на мои стопы.

«Я, знаете ли, не всегда был чистильщиком башмаков. Это знак, что времена изменились. Я начинал куафером – и был им в этом городе долгие годы. По мне не скажешь, но я знал все последние моды и всегда причесывал дам так, как они требовали. Сюда я приехал с Гаити, когда там стало совсем плохо, когда перебили кучу народу, и черных, и белых. Убийствам не было ни конца ни краю, на улицах валялись мертвецы; моего двоюродного брата, сына маминой сестры, растерзали со всем семейством. Нам пришлось уехать, потому что будущее было покрыто мраком. До нас почти наверняка тоже добрались бы, и кто знает, что могло стрястись. Когда стало совсем плохо, жена мсье Берара – а у нее здесь жили родственники, – сказала: всё, с нас хватит, мы должны уехать в Нью-Йорк. Так мы и попали сюда: мсье Берар, мадам Берар, мы с моей сестрой Розали и многие другие. Розали была в услужении вместе со мной, в одном и том же доме».

Пьер сделал паузу. В зал вошел еще один посетитель, лысоватый бизнесмен в тесноватом костюме, и тут же, словно из ниоткуда, появился, чтобы заняться его ботинками, угрюмый парень. Бизнесмен тяжело дышал. Пьер глянул на коллегу. Крикнул: «Позвони Рахулу насчет графика на следующую неделю. Я не смогу – у меня завтра выходной». Затем он протер мои ботинки сухой ветошью и взял длиннющую, футовой длины щетку.

«На куафера я выучился прямо здесь. Тогда наш дом был на Моттстрит, между Мотт и Хестер. Там было много ирландцев, и итальянцы тоже появились, попозже, и черные тоже, и все шли в услужение. Тогда дома были большие, и многим требовалась прислуга. Да, некоторые работали в ужасных условиях, знаю, в нечеловеческих условиях. Но это смотря в какую семью попадешь. Потерять месье Берара было для меня как потерять родного брата. Конечно, он сам бы так не сказал, но он выучил меня грамоте. С людьми он иногда держался холодно, но бессердечным человеком не был, и я благодарю Бога: Господь уберег меня от несправедливостей, которые затянулись бы надолго. До нас доходили слухи о том, как всё плохо, сколько народу казнили Букман и его армия, и мы понимали: нам еще повезло, что удалось сбежать. Террор Бонапарта и террор Букмана: жертвы не видели между ними разницы.

Когда месье Берар умер, я мог бы просто уйти, но пришлось остаться там работать, ведь мадам Берар во мне нуждалась. Они были выше, мы ниже, но это воистину была семья, подобная семье Божией, о которой говорит апостол, где каждая из частей играет свою роль. Голова не главней ноги. Вот в чем истина. Благодаря доброте мадам Берар я занялся ремеслом куафера, как я уже говорил, и бывал в домах и квартирах многих известнейших в городе дам, стольких, что не перечесть, и получал деньги за свои услуги. Иногда я ездил к заказчицам далеко, даже на Бронкову речку [25], и мне никто не чинил помех. Так я заработал достаточно, чтобы выкупить свою сестру Розали на волю, и вскоре она вышла замуж, и Бог дал ей красавицу-дочь. Мы назвали ее Юфемия. Со временем денег у меня накопилось столько, что я мог бы и себя выкупить, но вольная жизнь в этом доме и в этой семье мне нравилась больше, чем вольная жизнь без этого дома и этой семьи. Служа мадам Берар, я служил Господу. То, что я повстречал Жюльет, мою любимую жену, царство ей небесное, ничего не меняло. Я был согласен терпеливо ждать. Вижу по вашему лицу: вам не очень-то легко, да, нелегко вам, совсем молодым, понять такие вещи. Мне был сорок один год, когда мадам Берар умерла, и я оплакивал ее так, как раньше оплакивал ее супруга, и только потом стал налаживать жизнь на воле за стенами ее дома.